В церкви с куполом-луковкой солдаты разбирались с американами. Их привозили в крытых грузовиках и по одному заводили в двери. Когда Чирков проходил мимо, мертвая женщина в огромной шубе, похожая на медведицу, вывалилась из очереди. Солдаты тут же окружили ее, один из них пронзил голову штыком. Останки унесли в церковь. Чирков знал, что церковь сначала набьют битком, а потом подожгут. Это называлось очистительной жертвой. На Красной площади громкоговорители транслировали военные марши. Джон Рид все еще сражался на баррикадах. В Мавзолей Ленина туристов уже не пускали. Сержант Трауберг обожал рассказывать историю о том, что произошло в Мавзолее, когда американы начали подниматься. И все ему верили. Курорт находился рядом с площадью. До революции 1917 года в том здании располагался закрытый оздоровительный комплекс для членов царской семьи. Теперь его отдали под морг.
Чирков вручил свои бумаги тощему офицеру, который встретил его на ступенях, ведущих к дверям Курорта, и застыл по стойке «смирно» в ожидании, пока офицер просмотрит все бумаги. Потом ему приказали пройти в дом и найти Любашевского. Офицер же осторожно спустился по ступеням: под слоем снега их покрывала корка льда — еще один элемент защиты. Чирков понимал, почему американы поскальзывались и падали на льду: с равновесием у них было плохо. А с лежащим мертвяком справиться было легче. На дверях Курорта высотой в три человеческих роста Чирков насчитал больше трех десятков отметин от пуль, давнишних и совсем свежих. Незапертые и несмазанные, они противно скрипнули, когда Чирков их открывал. В вестибюле его встретили мраморные полы и потолки, разрисованные нимфами и атлетами. Бюсты Маркса и Ленина охраняли главную лестницу. Над первой площадкой висел портрет нового Генерального секретаря, не такой выцветший, как те, что попадались Чиркову на улицах.
Мужчина в гражданском, в котором он угадал Любашевского, сидел за столом и читал какую-то брошюру. На сгибе руки лежала початая бутылка водки. Он вскинул голову и сообщил Чиркову, что на прошлой неделе все стулья увезли в Комитет здравоохранения. Чирков отдал свои документы и сказал, что его послала сюда диспетчер. Любашевский ответил, что с центрального вокзала к ним постоянно присылают солдат, но он никак не может взять в толк зачем. Любашевский не брился как минимум три дня, а глаза у него были разного цвета. Он предложил Чиркову глотнуть водки, настоящей, крепкой, не того пойла, разбавленного талым снегом, которое он купил в Бородине, и уткнулся в документы, выискивая нужную подпись. В конце концов он решил, что Чиркову лучше остаться на Курорте. Открыв шкаф, он достал длинный белый халат, выпачканный на заднице. Чиркову не хотелось менять на него свою длинную теплую шинель, но Любашевский заверил его, что на Курорте практически ничего не пропадает. Люди, даже деклассированные элементы, предпочитали обходить это место стороной и появлялись здесь только в случае крайней необходимости. Прежде чем снять шинель, Чирков вспомнил про пропуск и прикрепил его к халату. Потом Любашевский взял винтовку Чиркова, похвалил за то, что оружие содержится в чистоте, убрал винтовку в шкаф, а взамен выдал Чиркову запылившийся револьвер, тяжелый и холодный. Откинув барабан, Чирков увидел, что патронов всего три. Русская рулетка, подумал он, шансы пятьдесят на пятьдесят. Кобуру ему не дали, поэтому револьвер пришлось сунуть в карман. Ствол тут же высунулся в дыру. За оружие попросили расписаться.
Любашевский велел отправляться в Бассейн и доложить о своем прибытии директору Козинцеву. Чирков спустился вниз в кабине поскрипывающего лифта и очутился в огромном помещении размером с бальный зал. Бассейном работающие на Курорте называли подвал, где хранились трупы. До революции тут действительно был бассейн. Поколения Романовых рассекали в нем воду, пока их всех не смыло волной истории. Воду из бассейна спустили еще в 1916 году, а в подвале царил такой холод, что конденсат, осаждаясь на мраморном полу, превращался в лед. Стены украшали золоченые фрески, отзвук каждого шага гулко разлетался по всему залу. Чирков подошел к краю Бассейна, посмотрел вниз на застеленные белым столы и лежащие на них неподвижные тела. Тонкие деревянные перегородки разделяли Бассейн на рабочие комнаты и узкие коридоры. Он обратил внимание на блондинку с собранными на затылке в пучок волосами. Губы ее блестели от ярко-алой помады, рукава халата она закатала до локтей, ковыряясь в грудной клетке трупа женщины, которая могла быть ее старшей сестрой. Во лбу трупа темнела черная дыра, на волосах что-то налипло, как догадался Чирков, вышибленные мозги. Чирков кашлянул, а когда блондинка подняла голову, спросил, где найти директора. Блондинка ответила, что надо пройти к Глубокому Концу, спуститься по лесенке и по коридорам добраться до середины Бассейна. Там и находился кабинет директора.
Выйдя на бортик Глубокого Конца, Чирков нашел лестницу, которая вела на дно Бассейна. Ее охранял солдат, который сидел, забросив ногу на ногу, с револьвером на колене и играл на варгане. Потом перестал играть и сообщил Чиркову, что это была народная американская песня про ковбоя, убитого адвокатом. Называлась она «Человек, который застрелил Либерти Вэленса». Часовой представился сержантом Толубеевым и спросил, не хочет ли Чирков купить кассеты с записями мистера Эдварда Кокрена и мистера Роберта Дилана. У Чиркова не было кассетного магнитофона, но Толубеев пообещал отдать свой за какие- то пять тысяч рублей. Из вежливости Чирков пообещал подумать, поскольку, по его разумению, сделка предлагалась выгодная. Толубеев предложил ему и другие предметы первой необходимости: презервативы, шоколадные батончики, зубную пасту, чистые носки, ароматизированное мыло, запрещенную литературу. Чирков знал, что в каждой государственной структуре Советского Союза, будь то военная часть или гражданская организация, обязательно служит такой вот Толубеев. Должно быть, и в Центральном Комитете Коммунистической партии один из секретарей приторговывал дисками и жевательной резинкой, которые покупали у него власть предержащие. Чирков решил для себя, что со временем обязательно потратит часть рублей, полученных от сержанта Трауберга, на нижнее белье и мыло.
Спустившись в Бассейн, Чирков сразу забыл, где что расположено. Он очутился в лабиринте и начал плутать по узким коридорам, изредка спрашивая дорогу у кого-нибудь из сотрудников. Обычно ему отвечали пожатием плеч, но он не терял надежды и продолжал путь. Каждый из специалистов самозабвенно резал трупы, используя для столь увлекательного занятия как визжащие дисковые пилы, так и острые сверкающие скальпели. Он прошел мимо блондинки, которую заприметил сверху, бирка на груди указывала, что блондинка — техник Свердлова, но она представилась Валентиной. Чирков обнаружил, что за время его блужданий по лабиринту Валентине удалось полностью обнажить грудную клетку трупа, над которым она работала. Вот так нынче выглядит утонченная москвичка, подумал Чирков. Невозмутимая и безупречная, пусть руки по локоть вымазаны человеческими останками. Прядка волос падала Валентине на глаза, она сдувала ее, но упрямая прядь возвращалась на прежнее место. Результаты своего исследования Валентина сразу надиктовывала на магнитофон. В теле мертвой девушки обнаружились некоторые аномалии. В частности, повышенная упругость мышц. Чирков с радостью остался бы у Валентины, но чувство долга звало его в путь. Попрощавшись, он вышел из ее закутка, споткнувшись о ведро, чуть ли не доверху набитое часами, обручальными кольцами, очками. Валентина разрешила взять все, что ему понравится, но Чирков отказался. Наоборот, сунул руку в карман, достал разбитые солнцезащитные очки и бросил в ведро. Точно так же бросали копейку в источник, выполнявший желания, поэтому Чирков одно тут же и загадал. Валентина хихикнула, словно прочла его мысли Густо покраснев, Чирков вышел в коридор.
Наконец он добрался до двери с табличкой «В А. КОЗИНЦЕВ, ДИРЕКТОР». Чирков постучал, из-за двери донеслось бурчание, он открыл дверь, вошел. И в мгновение ока перенесся из морга в студию скульптора. На одном столе рядом с кипящим самоваром лежали мешочки с разноцветной пластичной глиной В центре кабинета, освещенного люстрой, которая висела над Бассейном, директор Козинцев, с аккуратно подстриженной бородкой и в круглых очках, одетый в халат, работал над бюстом лысого мужчины. Работал одной рукой, длинные пальцы осторожно вдавливались в щеки. В другой руке он держал стакан с чаем. Отпил и тут же покачал головой, недовольный результатом. Мгновенно приняв Чиркова за своего, Козинцев попросил помочь ему вернуться в исходную точку. Поставил стакан на стол и закатал рукава. А потом в четыре руки они сжали мягкое лицо и потянули. Глина сползла, обнажив череп. Стеклянные глаза, удерживаемые в глазницах шариками из мятых газет, буквально загипнотизировали Чиркова. Он вспомнил, что слышал про директора: в Советском Союзе В.А. Козинцев был одним из самых известных специалистов по пластической реконструкции. Именно он работал с черепами, принадлежащими, согласно результатам многочисленных экспертиз, членам королевской семьи. Он воссоздавал лица первобытных людей, жертв насилия, Ивана Грозного.
Чирков доложил, что прибыл для выполнения служебных обязанностей, и директор предложил ему
