не убьем последнюю точилку“. А точилки клянутся: „Сколько бы лезвий это ни стоило, сколько бы ни пришлось убить промокашек, будем убивать, пока не убьем последнюю“.
Их мама слушала, опираясь подбородком на руки, она видела в глазах мальчишек мечту о веселье, мечту об опасностях. Она сказала: «Да, гм, я… но как же точилки и промокашки друг друга ненавидят». Она посмотрела на пятна и полоски свежей зелени, покрывшей холмы и прерию, прислушалась к тому, как молодые лягушки запускают серебряные стрелки своих весенних песенок прямо в небеса.
Тогда она сказала обоим мальчишкам: «А ну-ка, руки в ноги и бегом. Бегите на травку, на молодую травку. Бегите к лягушкам и спросите их, почему они запускают песенки в небо ранней весной. А ну-ка, руки в ноги и бегом».
Наконец Гогл и Гагл выросли и стали такими большими, что выбросили из волос репейник и всегда могли взять руки в ноги и убежать от того, кто хотел их догнать.
Однажды вечером они кувыркались и прыгали, и забрались в фургон, где продавец воздушной кукурузы поливал ее горячим маслом. Они улеглись спать в фургоне. Гоглу снилось, как он дразнит кошек, убивает змей, лазает по яблоням и крадет яблоки. Гаглу снилось, как он купается в пруду и приходит домой со спиной, обгоревшей настолько, что кожа слезает.
Они проснулись, а в руках у них по тяжелому джутовому мешку. Они вылезли из фургона и отправились домой, к папе и маме, каждый с тяжелым джутовым мешком на спине. Они сказали родителям:
«Мы убежали в Наперсточную страну, где люди носят шляпы с наперсток, женщины моют посуду в тазах с наперсток, а мужчины копают землю лопатами с наперсток.
Там шла война между правшами и левшами. Сражаются у них дымовые трубы. Они вставляют друг другу палки в колеса и готовы до смерти исколесить друг друга палками. Вставляя палки в колеса, они колесом крутятся, чтоб страшнее было.
Пока они сражаются, наперстяне на них смотрят, наперстянки с тазами с наперсток, наперстяне с лопатами с наперсток. Они машут друг другу платочками, одни слева направо, другие справа налево. Они сидят и смотрят, как дымовые трубы вставляют друг другу палки в колеса и колесят друг друга этими палками до полусмерти».
Потом Гогл и Гагл открыли мешки. «Вот тут палки в колеса для левшей, а тут для правшей. А каждая палка колесом крутится, чтобы страшнее было».
Теперь папу и маму Гогла и Гагла больше всего интересовало, что выйдет из их детей. Доктор же стоял на своем: «Они далеко пойдут и на многое взглянут, они не станут сиднями сидеть и в окошко глядеть». Иногда папа, посматривая на них, повторял то же, что сказал в Рождественский Сочельник, когда в двух окошках горели грошовые свечки: «Дважды два – два».
Однажды слепой Нос-Картошкой заговорил об арифметике и географии, о том, откуда взялись цифры и почему мы складываем и вычитаем раньше, чем умножаем, и о том, откуда берутся простые и десятичные дроби, о том, кто дает имена и почему у одних рек имена короткие, легко, как свист, соскальзывающие с языка, а у других такие длинные, что пока напишешь, карандаш стачивается до маленького огрызка.
Девочка по имени Ко-мне-не-приставай задала старику вопрос о том, должны ли мальчики оставаться в том городе, где родились и выросли, или они должны собрать рюкзак и отправиться, когда вырастут, еще куда-нибудь. Поэтому старик начал рассказ о Джимми Задире и Джонни Зануде и обо всем, что он о них помнил.
Джимми Задира и Джонни Зануда – два парня, которые до того, как уехали оттуда, жили в Печенка-с- луком-сити. Они вырезали свои инициалы на куриных дужках, орехах и тачках. Если кто-то находил куриную дужку, орешек или тачку с инициалами Д.З., он никогда не знал, кто это сделал – Джимми Задира или Джонни Зануда.
Они встретились, засунули руки в карманы и поменялись друг с другом кузнечиками, которых научили отвечать и говорить «да» или «нет». Один прыжок, один хлопок означали «да», два прыжка, два хлопка – «нет». Один, два, три. четыре, пять, шесть прыжков и хлопков значили, что кузнечик освоил счет и выучил цифры.
Они поведали друг другу, что будут делать, когда уедут из родного городка. Джимми Задира сказал: «Я буду спать по колено в деньгах, с тысячедодларовыми бумажками вместо одеяла»
Джонни Зануда сказал: «Я буду разглядывать всяческую всячину и все доводить до блеска, я буду все доводить до блеска и разглядывать всяческую всячину».
Они уехали и сделали, что обещали. Они отправились в кузнечиковые поля у Ближних Кур, где кузнечики ели кукурузу, сколько хотели, без счета. Они пробыли там, пока все кузнечики не освоили счет и не научились отвечать «да» или «нет». Один прыжок, один хлопок означали «да». Два прыжка, два хлопка – «нет». Один, два, три, четыре, пять, шесть – значили, что кузнечики освоили счет и выучили цифры. После этого, поедая кукурузу, кузнечики всегда считали, сколько съели.
А теперь Джимми Задира спит в комнате, полной денег, в большом банке в Ближних Курах. Комната, где он спит – то место, где хранят тясячедолларовые билеты. Когда он по вечерам устраивает себе постель на полу, тысячедолларовые бумажки доходят ему до колен. Вместо подушки у него куча тысячедолларовых бумажек. Как зарываются в сено или солому, он зарывается в тысячедолларовые бумажки. Бумажные деньги громоздятся вокруг него и собираются у него под локтем будто сено или солома.
Бродяжка Бесси, которая всего на прошлой неделе разговаривала с ним в Ближних Курах, рассказала, что он ей заявил: «В тысячедолларовых банкнотах – особая музыка. Когда я вечером засыпаю, а утром просыпаюсь, я слышу эту музыку. Они шепчут и плачут, они поют короткие песенки: „Ой-ой, ой-ой-ой“, когда шуршат и шелестят, лежа рядом друг с другом. Их грязные физиономии с разорванными уголками, пятнами и отпечатками пальцев плачут и шепчут так, что их больно слушать.
Я слышал, как одна грязная тысячедолларовая банкнота говорила другой, захватанной пальцами: «Они нас целуют при встрече, когда мы приходим, нежно целуют нас на прощанье, когда мы уходим».
Они плачут и шепчут и смеются над всеми вещами, над прекрасными вещами и над просто превосходными – над попугаями, пони, поросятами, над прекрасными попугаями, пони, поросятами, над просто превосходными попугаями, пони, поросятами, над котятами, щенками, обезьянками, над кучами котят, щенков и обезьянок, над грудами котят, щенков и обезьянок, над ожерельями, мороженым, бананами, пирогами, шляпками, туфельками, кофтами, совками для мусора, мышеловками, кофейными чашками, носовыми платками, английскими булавками, над алмазами, бутылками, большими входными дверями со звонками, они плачут и шепчут и смеются над всеми этими вещами – и ничто так не ранит сердце, как грязные тысячедолларовые банкноты с порванными уголками и в пятнах, говорящие друг другу: «Нас целуют при встрече, когда мы приходим, нежно целуют нас на прощанье, когда мы уходим».
Старый Нос-Картошкой молча сел. Он перебирал клавиши аккордеона, как будто пытался подобрать мелодию к словам: «Нас целуют при встрече, когда мы приходим, нежно целуют нас на прощанье, когда мы уходим».
Ко-мне-не-приставай ласково поглядела на него и сказала ласково: «Может быть теперь ты расскажешь что-нибудь о Джонни Зануде». И он начал рассказ.
Джонни Зануда наводил блеск на двери банка. Двери были медные, и Джонни Зануда стоял с тряпками, золой и замшей и доводил медь до блеска.
«Медь сияет и блестит, в ней, как в зеркале, отражается вся улица,– рассказывал он на прошлой неделе Бродяжке Бесси. – Если там появляются попугаи, пони, поросята, или котята, щенята, обезьянки, или ожерелья, мороженое, бананы, пироги, шляпки, туфельки, блузки, совки для мусора, мышеловки, кофейные чашки, носовые платки, английские булавки, или алмазы, бутылки и большие входные двери с дверными звонками, Джонни Зануда может увидеть, как они отражаются в меди.
Я потру медные двери и все вещи начинают прыгать из сияющей меди прямо мне в руки. Лица людей, дымовые трубы, слоны, желтые колибри и голубые васильки, в которых я вижу спящих парочками кузнечиков, все они появляются, как только я их позову, из сияющей меди дверей. Если как следует начистить медь и как следует загадать медное желание, и так вот чистить и желать, все, что хочешь выпрыгнет из сияния меди прямо тебе в руки».
«Теперь ты видишь, что мальчики иногда выполняют свои обещания, когда уезжают далеко-далеко»,– сказал слепой Нос-Картошкой девочке Ко-мне-не-приставай.
«Они добились того, чего хотели. Теперь останутся там или опять будут искать чего-то нового?» –
