Теперь даже свиней уже не было, и нечего было красить в зеленый и в розовый цвет, в крапинку или в полоску. Свиньи, свиньи, свиньи исчезли.
Так налетчики и захватчики потеряли в войнах все, прикрепили к культяшкам деревянные ноги и отправились в далекую-далекую прерию, начать все сначала на дальних реках и горах. Они останавливались только затем, чтобы посчитать ворон, сколько их попалось им навстречу. Если ты увидишь, что кто-то остановился и считает ворон, сколько их попалось ему навстречу, знай, что это скорее всего кто- то из налетчиков и захватчиков.
Тогда суслики в черно-коричневую полоску снова уселись столбиками на свои мягкие куцые хвостики, слушая мурлыканье весеннего южного ветерка и приговаривая: «Вот прерия, и она наша».
Далеко-далеко, где небо сливается с землей, а закат открывает двери ночи – там, где ветры встречаются, разворачиваются кругом и вновь разлетаются – там живут суслики, которые напевают: «Травка зеленеет, солнышко блестит», играют в салки-догонялки, салки-скакалки, салки-выручалки, разные прочие салки. Иногда они садятся в кружок и спрашивают: «Какой в этом „фу“ смысл?» И какой-нибудь старый суслик отвечает: «Фу» говорят не для смысла, а лишь бы сказать».
Вот такую историю поведала одна юная крыса другой под розами и олеандрами, пока чокнутая парочка сидела на изгороди при луне, смотрела на бревна и слушала.
Юная крыса, рассказавшая историю, наконец дожевала свой гвоздь, а та крыса, что слушала, прожевала и проглотила свой.
А чокнутая парочка на изгороди посмотрела на дико вьющиеся розы над бревнами в лунном безумном свете и сказала друг другу: «Легко быть чокнутыми… среди чокнутых… Правда?» Потом они слезли с изгороди и в лунном безумном свете отправились домой.
7. Две истории из высокой травы
Жил-был старик с морщинистым задубелым лицом. Он жил среди кукурузных полей на холмах в прерии неподалеку от реки Шампунь.
Его звали Джон Джонас Джонатан Жужалужастужа. Друзья и родные звали его просто Фуражиром.
У него была дочка, такая кукурузная девочка с волосами, как кукурузный шелк в пору, когда початки уже совсем созрели. Пучки нежно-золотистых шелковинок свисали вниз и покачивались на ветру, ничем не отличаясь от волос девочки. Звали ее Ева Евгения Евангелина Жужалужастужа, а друзья и родные дали ей прозвище Голубичка.
Одиннадцатый месяц ноябрь каждый год опоясывает холмистую прерию кукурузным поясом. В урожайную пору кукурузу повозками увозят с полей, а солому собирают в копны, сияющие желтым светом кукурузных стеблей.
Тогда наступает время урожайной луны: Говорят, она вяжет на небе снопы ноябрьского лунного света в золотые скирды. Так говорят.
Однажды утром в ноябре, как раз в эту пору, старик по прозвищу Фуражир сидел на солнышке, прислонясь к копне.
Девчушка, которую все называли Голубичкой, хотя на самом деле она была Евой Евгенией Евангелиной Жужалужастужей, тоже пришла туда. Ее отец сидел на солнышке, прислонившись к копне. И сказал ей, что сидит здесь каждый год, чтобы послушать, как болтают мыши, готовясь переезжать на зиму в большой фермерский дом.
«Когда приходят заморозки, початки собирают, а солому складывают в скирды, тогда поле пустеет, наступают холодные ночи. Папа-мышка и мама-мышка говорят мышатам, что настала пора пробираться на чердак, в подвал или во флигель фермерского дома», – сказал Фуражир дочке Голубичке.
«Я прислушалась и услышала, – ответила она, – как папа-мышка и мама-мышка рассказывают мышатам, что найдут тряпок, бумажек, шерсти, щепочек и соломинок, чтобы сделать на зиму теплое гнездышко в доме фермера – если их не найдут ни кот, ни кошка, ни котята».
Старик Фуражир потерся спиной и плечами о копну сена, потер руки, как будто мыл их в золотом осеннем солнечном свете, а потом рассказал одну историю:
В ту пору, когда мыши в полях шепчутся так, что их можно услышать, я вспоминаю другой ноябрь – ноябрь моего детства.
Как-то вечером в ноябре, когда урожайная луна ярко светит и громоздит в небе золотые соломенные скирды, я потерялся. Вместо того, чтобы идти домой, я пошел прочь от дома. Весь следующий день и всю следующую ночь вместо того, чтобы идти домой, я шел от дома.
На другую ночь я подошел к копне сена, где пел золотистый сверчок. Он пел те же песенки, что и сверчки в скирдах сена там, дома, где Жужалужастужа ворошат сено и кукурузу в кукурузной прерии у реки Шампунь.
Он сказал мне, этот сверчок, он сказал мне, что когда он прислушивается, если конечно все тихо в траве и в небе, то может расслышать пение золотистых сверчков в небесных скирдах, связанных урожайной луной.
Я заснул, слушая пение золотисто-желтых сверчков в копне сена, а глубокой ночью, как мне казалось, задолго до рассвета, мы вдвоем отправились в дальнее путешествие.
Да, мы отправились в путешествие. Дорогу указывал золотисто-желтый сверчок. «Урожайная луна, – объяснил он мне певучим шепотом, – зовет. Мы доберемся до лунных городов, где урожайная луна вяжет на небе кукурузные снопы».
Мы дошли до маленькой небесной долины. Урожайная луна обронила в этой долине три маленьких городка: вот как их называли – Полумесяц, Крошка-Месяц и Серебряный Месяц.
В Полумесяце выглядывают из дверей, а входят в окна. Его жители сняли с дверей дверные звонки и приладили их к окнам. Сначала мы позвонили в дверной звонок, а потом вошли в окно.
В Крошке-Месяце в трубах есть окршки, так что дым может выглянуть и посмотреть, какая сегодня погода и стоит ли выходить из трубы. А когда трубам надоедает стоять на крыше, они спускаются вниз и танцуют в подвале. Мы увидали, как пять труб спустились вниз, взялись за руки, тряхнули головами и станцевали смешной трубный танец.
В Серебряном Месяце подвалы всем недовольны. Они говорят друг другу: «Мы устали быть внизу, вечно внизу». Поэтому подвалы выскальзывают из-под пола, вылезают потихоньку и карабкаются на крышу.
Вот что мы увидели в лунных городках Полумесяце, Крошке-Месяце и Серебряном Месяце. Мы вернулись назад к копне сена, чтобы утром проснуться от ночного сна.
«В эту пору я всегда вспоминаю тот ноябрь», – сказал старик Фуражир своей дочке Голубичке.
Голубичка ответила: «Я тоже буду в ноябре иногда спать на сене, чтобы увидеть золотисто-желтого сверчка, который разговаривает певучим шепотом и может взять меня в путешествие туда, где дверные звонки на окнах, а трубы спускаются с крыши вниз и танцуют».
Старик промурлыкал: «Не забудь о подвалах, уставших быть внизу, вечно внизу».
Совсем рядом с Крем-Торт-тауном есть куча бейсбольных городков, спрятанных в высокой траве. Мимо проходят поезда, из окон выглядывают пассажиры, но в высокой траве они не замечают бейсбольных городов. Однако, они там, и высокая трава полна питчеров и кетчеров, бейсменов и полевых, беттеров и защитников, игроков-левшей и игроков-правшей. Они играют в бейсбол до темноты, и в темноте они тоже играют. В стране Рутамяте все самые быстрые игроки в бейсбол из этих городков в высокой траве.
Раньше эти города так и назывались, как в учебнике написано, теперь их имена из бейсбольного жаргона: Прорванная Защита, База-Дом, Щиток-на-грудь, Рукавицы, Девять Иннингов, Три Бола и Два Страйка, Двое на Базе, Большая Лига, Резаный Мяч, Вне Игры, Мертвый Мяч, Крученый Мяч, Ложный Бросок.
Как-то вечерком Ночной Полицейский Крем-Торт-тауна зашел в табачную лавочку, и компания молодых бейсболистов, проводящих время за бейсбольной болтовней, спросила его, что новенького носится в воздухе. Вот что он им ответил:
Я сидел на ступеньках почты, размышляя о том, сколько пропадает писем, так что на них и ответить-то нельзя. Ко мне подошел один бейсболист с пакетом под мышкой и сказал, что зовут его Ловкие Пальцы, и что рука у него тяжелая, а игрок он прекрасный, а его команда «Ложный бросок» играла вчера решающий матч с командой «Резаный Мяч». Накануне игры он приходил в Крем-Торт-таун, чтобы найти снукса и гринго и попросить сделать ему
