хочется слышать рев двигателей, пульс автоматов или видеть струю энергии, выдыхаемую рефлекторами в пустоту. Этого-то не учли. Все изолировано, скомпенсировано, шумы складываются в противофазах, излучения фильтруются и тоже гасятся. Ни единого рабочего звука. Ни намека. Нас учили работать в реальной обстановке. Так где же она? Сплошная фикция. Не корабль, а бабушкин палисадник. Тоска. Разве я не прав?
— Не знаю. Не забывайте: впереди еще длинный путь. Даже а музыке после адажио может последовать аллегро или скерцо.
— Да, так. Не хватает скерцо. Знаете, Анна, я хотел сказать… то есть спросить…
— Пойдемте. Посмотрите, какая сегодня чудная погода. Вам нужно переодеться. У вас и ботинки совсем мокрые. Милый Вольд, вы ведь так можете простудиться. Вы хотели спросить, как всегда, буду ли я вечером на семинаре профессора Гамова? Я не ошиблась?
2. НЕБОЛЬШОЙ ЭКСПЕРИМЕНТ ПРОФЕССОРА ГАМОВА
Профессор Гамов четкой, нестарческой походкой прошел вперед и окинул комнату взглядом — только стекла очков блеснули. Разговор смолк, Вольд то и дело поглядывал на дверь: Анна задерживалась. Кто-то сел рядом на стул, он хотел было вежливо сказать, что место занято, повернул голову — да это же Анна! — «Как это я просмотрел вас?» Анна прижала палец к губам: «Ох, попросит нас сейчас профессор говорить вместо него».
Гамов отвечал сейчас на чей-то вопрос.
— Представьте, — говорил он, — что мы тщательно изготовили копию… гм, ну, скажем, будильника, копию в одну десятую натуральной величины. Будет ли она работать? В принципе — да. Значит, весь вопрос в масштабе. Вот тут-то и дает себя знать релятивистский парадокс. В самом деле, если масштаб уменьшения не сказывался бы качественно, нужно ли было бы ограничивать скорость космических кораблей? В принципе — нет. Возросла скорость — тотчас же в полном согласии с теорией относительности уменьшились размеры. Близка скорость к световой — размеры корабля со всем его содержимым и экипажем становятся микроскопическими. На время. Убавили скорость — все пришло в норму. Очень просто. Но только, оказывается, до некоторых пределов. Строго доказано, что за порогом разрешенных скоростей должен произойти качественный скачок. Можно ли после этого снова вернуться, так сказать, в исходное состояние? Восстановятся ли нормальные размеры, пропорции, если скорость снизить? На это не так-то просто ответить. Совсем не так просто… Мы переходим, таким образом, в новое устойчивое состояние. В микросостояние. Случись такое с космическим кораблем — его не удалось бы рассмотреть и в самый сильный микроскоп.
Меня иногда спрашивают, что это за состояние и как это мы — вместе с атомами, нас составляющими, и электронами, бегающими по их орбитам, можем стать частью, скажем, того же электрона? Ведь именно так и обстоит дело. В микросистеме электрон становится для нас как бы новой галактикой — так велик масштаб преобразования. Нет ли тут противоречия, спрашивают меня. Разумеется, нет. Игрушечный автомобиль отличается от настоящего не только размерами. Так и в нашем случае. Атомы в том смысле, как мы их обычно понимаем, перестают существовать. Все, что нас окружает, да и мы сами, сразу лишается, так сказать, строительных деталей в старом понимании — их место займут гораздо более мелкие кирпичики. Они во столько же раз мельче прежних «строительных блоков», во сколько электрон меньше галактики. Привычные понятия исчезнут или преобразятся. Но формы сохранятся. Внешние формы не изменятся. Все остается как будто на своих местах: по трубам продолжает течь вода, гвозди по-прежнему крепко держат доски, стекло разбивается от удара камнем. Только вот трубы уже сделаны не из атомов, в воде мы не найдем привычных молекул, гвозди — лишь по форме гвозди, в стекло попадает не камень, а мизерная копия с него, к тому же неизвестно из чего изготовленная. Вещи словно отразятся в волшебном зеркале гномов. Если бы нам, людям, удалось посмотреть в это зеркало, мы увидели бы в нем себя — крошечных лилипутов, пытающихся решить задачу о пылинках и галактиках.
Но зеркало это обманывает. Знаки, — знаки в некоторых физических уравнениях изменятся на обратные. Где был минус, появится плюс. Например, в законе Кулона. Возможно, что одноименные заряды будут не отталкиваться, а наоборот, притягиваться. Другой пример: центробежная сила… Может показаться, что в некоторых случаях причина и следствие как бы поменяются местами, но это очень сложный вопрос. Некоторые самые простые эксперименты будут выглядеть очень странно. Листочки электроскопа притянутся. Кусочки фольги, наэлектризованные одной расческой, прилипнут друг к другу. Все как будто останется на местах, уменьшенное в биллионы раз, а действия и противодействия поменяют знаки.
…Гамов рассеянно смолк. В заднем ряду кто-то от нечего делать попытался освежить в памяти курс школьной физики. В тишине раздался удивленный возглас. Вольд приподнялся. Справа от него на маленьком столике блестело «золотце» от конфет.
— В чем дело? — спросил Гамов.
Кто-то показал ему расческу.
— Что, что? — переспросил он, не поняв.
— Не выходит опыт с расческой.
— Не может быть. Это делается так… заряжаются две маленькие… минутку… две маленькие полоски папиросной фольги. Вот они, видите. Я прикоснулся расческой к каждой бумажке. У них теперь одинаковый заряд, и, как видите, они отталкиваются друг от… гм…
Профессор мельком взглянул на узенькие полоски фольги и побледнел. Они плотно прижались друг к другу.
3. ЖЕЛТЫЕ ЗВЕЗДЫ
Вольд захлопнул за собой дверь. Темнота встретила его тихим шепотом, бульканьем, словно пузырьки лопались в тесте — это по уцелевшим каналам управления кораблем, в хемотронах, в усилителях бежали сигналы.
В иллюминаторе горели звезды — тусклые желтые пятна, совсем как маленькие фонари. Серебристые блики дрожали на полу, в углах черные тени прятали паутину трубок-каналов.
Вольд включил сигнализаторы. «Все в порядке, все в порядке, — тихо пропели они. — Полет идет нормально, скорость 0,8 с». Подумать только эти искусственные живые ниточки, эти полимерные цепочки, по которым сновали электроны, управляя кораблем, никогда не смогут понять, что для людей-то все изменилось, что желтые звезды за окном уместятся в одном-единственном атоме какой-нибудь детской игрушки. Для них по-прежнему все в порядке.
Собственно, электроны — это уже не электроны, а что-то другое… Что там профессор говорил о биотоках?.. Ах, да, биотоки не причина, а скорее следствие процессов в организме. И тем не менее… Логика… Должна измениться сама человеческая логика. Странно. Вряд ли.
Теперь Вольд на две минуты должен заменить отключенный аппарат курса, этот слепой искусственный мозг.
Такая малость — две минуты. Но за сто двадцать секунд он успеет отдать все, что он знает, все, что записано, как на ленте, в маленьких клетках его мозга.
Вольд сосредоточился. Ему казалось, что он спокоен. Только вот руки сжались так, что костяшки пальцев побелели.
Пора… Только сохранить сознание, пусть две минуты начнутся в этот миг.
Тысячи гибких струящихся ниток прильнули к его голове, ко лбу, к темени, они склонились над ним, лежащим на полу, словно хоботки бабочек. Они извивались. Они брали у него все — сознание, мозг, душу, знания клетку за клеткой, нейрон за нейроном.
На миг в памяти всплыли знакомые лица. Анна. Гамов. Они будто что-то говорят, но он знает —
