имеющей быть ревизии от господина обер-фискала его превосходительства Ушакова, а людей не соберешь на исполнение тягла! Кто паруса ткет – тех не замай, дело государево особой прокурации. Сукновалы – те на господина Меншикова работают, оный же еще страшней, чем обер-фискал… Есть еще избылые – кто в слободе проживает или числится проживающим, а на самом деле из сукновалов давно вышел в чиновники или в торгаши; повинностей слободских они не несут, податей не платят. Пробовал делать расклад и на избылых – куда там! За них ходатаев куча! Полы помыть некому, хоть собственную бабу разувай да посылай.
Он сам был в купцах, сей целовальник Маракуев, приторговывал с Канунниковым. И все мысли у него были на торгу, где как раз персияне большой закуп делали. Конкуренты, конечно, воспользуются его, Маракуева, занятостью, своего не упустят и чужого прихватят… Однако надо перекрестясь – и за дело.
– Титок! – заорал выборный целовальник. – Давай зови следующую, кто там, язви их в печенку!
Титок – писарская крыса, из тех, о ком говорится: в государевой конторе сидит молодец в уборе, на затылке-то коса до шелкова пояса, перед ним – горой бумаги, что кропают бедолаги, на столе чернил ведро, а уж за ухом – перо…
– Следующая! – заорал в свою очередь Титок, приоткрывая низкую железную дверь в прихожую.
Там, в темной сводчатой палате, мигом утихло жужжание бабьих языков, затем после некоторого замешательства все кинулись штурмовать дверь, произошло пихание, ворчание, пищание, и победительница, красная, отдувающаяся, в сбитом набок повойнике[178] , явилась, крестясь и кланяясь.
– Почему не вышла по наряду на мытье полов? – гневно вопросил Маракуев.
– Полуполковница я, вдова… – сказала проникновенно посетительница.
– С вами тут и моя баба скоро вдовою станет! За тобой числится тягловый[179] двор, так изволь по нарядам на работу выходить, мне какое дело – полуполковница ты или архиерей?
– Его милость гостиной сотни господин Канунников… – еще проникновенней произнесла полуполковница.
– Что Канунников? – сразу сбавил тон целовальник.
– Кланяться велел и про меня, сирую вдовицу, приказал напомнить…
Черт побери! Маракуев вновь всей пятерней заскреб в затылке. Канунников – вице-президент Ратуши, с ним сам царь за ручку здоровается! Кроме того, компаньон он его, Маракуева.
– Титок! – позвал целовальник. – Да брось ты наконец зевать, муху проглотишь! Подай-ка мне столбцы.
Титок не торопясь разыскал в ворохе бумаг столбец – длиннейший свиток, исписанный кудряво по старинке, со цепкими «оунде» и «иже». Склонившись вдвоем, они принялись искать в нем запись тягла полуполковницы. А та тем временем жаловалась:
– Я женщина сырая, руки ежели подыму, по всему естеству изнемогание, а ежели наклон сделаю – пря идет по животам. Мне полы мыть никуда не пригодно…
– Все, матка! – объявил Маракуев. – На сей расклад и тебя вычеркнул. Кланяйся господину Канунникову!
– Я милости твоей плательщица! – заверила полуполковница, удаляясь задом.
На смену ей в дверь сунулась было другая, но Титок бесцеремонно выдавил ее назад, в прихожую, и закрыл дверь.
– Там эта пришла… – сказал он, понизив голос. – И твоему степенству намедни докладывал…
– Пусти! – кивнул Маракуев.
Выйдя в прихожую, Титок разыскал и ввел к целовальнику бабу Марьяну. Она была в новом шушуне[180] с узорчатыми вошвами и в шелковом платке. Бабы в прихожей запротестовали – почему без очереди? Титок на них цыкнул.
– Батюшка мой, – поклонилась баба Марьяна целовальнику, – я не за себя, я за Киприановых, кои библиотекарствуют…
– Знаю! – рявкнул Маракуев. – Титок, съешь тебя раки, ты какой мне столбец подал, нету здесь Киприанова.
Найдя наконец нужный документ, он водил по нему пальцем и читал, останавливаясь и выразительно поглядывая на бабу Марьяну:
– Из слободы твой Киприанов вышел в 1701 году, слышишь? Где он после был, нам неведомо – к Ратуше ли приписан, к Артиллерийскому ли приказу. У нас много таких избылых – туда-сюда приписались, а повинности их, тягла, никто с нас не скащивает, что же, мы их оброки меж собой должны разложить, а?
Он возмущенно хлопнул по свитку и поднял ладонь, когда баба Марьина попыталась возразить.
– Ничего не ведаю, а повинен я волей-неволею к мирскому делу вас нудить. Сколько же оброчного долга за твоим Киприановым за те пятнадцать лет накашляло? Мирская подать, числим с него как со слобожанина середней руки, не более как по рублю, по три алтына в год, итого, считаем, рублей – пять на десять, а копеек семьдесят пять…
И он со значением щелкнул пузатыми косточками на огромных счетах.
– Далее… Мостовщика, которая ранее платилась Земскому приказу, а ныне за нее слобода круговою записью отвечает. Сюда, значит, семь рубликов кругленьких причислим…
Он откладывал на счетах киприановские долги, выкрикивая:
– Извозные, то есть ямские деньги! Метельщина или подметание улиц! На драгунских коней, чтобы выставить эскадрон! На выкуп пленных из Крыма! Пищальные…
