Никитоса забудь.
- Ну, то-то, - щелчком выбросив бычок, он, было, набирает в грудь воздуха, собираясь закрепить свою маленькую победу, но тут вдруг от наших шмоток раздаётся мелодия Дискотеки Авария.
- Кто бы это, - выдохнув, говорит Пашка. Он быстро подходит к одежде и достаёт свою Нокию.
- Да? Да, папа, я, а кто же ещё? Ко скольки? Ладно.
Я любуюсь им, его точёным изящным силуэтом на фоне неба, тем, как он стоит, отставив чуть в сторону прямую левую ногу и слегка наклонив голову. Моё сердце наполняется нежностью.
- Хорошо, заеду и куплю. Деньги? - Пашка поворачивается ко мне. - Ил, у тебя ведь бабки от чебуреков остались? С того стольника?
Я киваю головой.
- Я у Илюшки стрельну. Ну, всё, пап, хорош, у меня же трафик. Ладно, отбой.
- К шести приказано быть дома, - подойдя ко мне, Пашка ложится рядом на живот, положив голову щекой на сложенные ладони. - Дашь мне рублей двадцать пять - тридцать, хлеба надо купить и булочек к чаю, а то Заноза без своих круасанов такую истерику закатит, - только держись.
- Побирушка ты у меня, - я легонько хлопаю его по упругому, обтянутому узкими синими плавками заду. - Айда купаться уже!
- Не-е, давай всё-таки попозже. Искупаемся, потом обсохнем, и будем собираться. Сейчас сколько вре-ме-ни? - с отвращением, по слогам, выговаривает сероглазый, скривив чётко очерченные губы.
- Начало второго, вредина ты, - улыбнувшись, отвечаю я.
- В самый раз. Это я-то вредина?! - вскидывается, спохватившись Пашка. - Нет, ну вот кто бы говорил, а? На себя бы посмотрел лучше. Зараза ты, зараза и есть!
- Злой ты. И не объективный, - вздохнув, говорю я. - Короче, эгоист и меня не любишь.
- Ага, скажи ещё: бью тебя постоянно, - радостно подхватывает он.
- Вот возьму и утоплюсь в Урале. Завтра.
- Ну не надо, ну Илюшенька, милый, что же я маме твоей скажу? А во дворе, что со мной будет? - Пашка, вдруг посерьёзнев, смотрит мне прямо в глаза. У меня захватывает дух. Он, сглотнув, тихо произносит: - Сам же знаешь, Илья, что я тебя люблю больше жизни.
- Знаю, - так же тихо отвечаю я, не отрываясь от его глаз.
- Никогда не думал, что так со мной будет, - удивляется Пашка тому, что с нами происходит. - Как-то и больно, и сладко сразу…
Я согласно киваю головой. И удивляюсь: обычно мой сероглазый избегает таких разговоров, смущается, а сегодня, - поди ж ты, сам заговорил. Я пальцем у него на спине пишу: “Ты моя Любовь”. Пишу я рунами Извечной Речи Гирлеона, - священном языке моего Мира. Изящная вязь на долю секунды вспыхивает сиреневыми огоньками, проявившись на гладкой загорелой Пашкиной спине и, угасая и расплываясь, тонет в его нежной коже. Пашка поёжившись, как от холодка, переворачивается и ловит мою руку.
- Ил, мы всегда будем вместе? Всю жизнь?
- Жизнь, - это так долго, Павлуха. Это из тех самых почти, которые никогда не кончаются. Жизнь и Любовь. Происходят лишь Перемены, - Смерть, например, - эти Перемены изменяют Форму, но Суть и Основа неизменны. А Любовь, - это и есть наша Суть и Основа. Так что мы всегда будем вместе. Так или иначе, но это у нас с тобой навсегда…
- Так или иначе… Навсегда, - задумчиво повторяет Пашка. - Вот когда ты так говоришь, мне всегда почему-то грустно делается. Но навсегда, - это хорошо.
Сероглазый, разумеется, не замечает, что главные слова я произносил на Извечной Речи, понятной любому человеческому существу в любом из миров, минующей уши и проникающей сразу в разум и душу.
- Ох, и надоешь же ты мне, если навсегда! - Пашка вскакивает и даёт мне лёгкий подзатыльник. - Ну, чего расселся?! Пошли купаться!
Он, пружинно подпрыгивая на своих длинных стройных ногах, бежит к Уралу. “Во! - думаю я, сбегая по склону следом. - Дерётся! Нет, надо всё-таки притопить поганца, и пускай кусается, фиг с ним, акула белая”.
Мы плещемся, брызгаемся, подныриваем друг под друга, стараясь ущипнуть за задницу, или стянуть с неё плавки.
- Паш, давай на тот берег махнём? - отфыркиваясь, предлагаю я. - Устроим заплыв “Европа-Азия” и “Азия-Европа” обратно?
Пашка плавает гораздо хуже, чем я и мне хочется приучить его к воде.
- Ага, а потону я посреди Урала, как Чапаев, тогда что?
- Со мной не потонешь, - смеюсь я. - Я ж не Анка.
- Лениво мне, - Пашка бьёт ладонью по воде, брызги веером накрывают меня.
Лениво ему!
- Трусишка, зайка серенький! - дразню я его, брызгаясь в ответ.
- Сам ты! А если велики со шмотками у нас сопрут? Домой что, - в одних плавках потыкаем?
Велики мне жалко, велики у нас с Пашкой классные. И дорогие. Настоящие “Cannondale Prophet 71” с титановыми рамами, перевёрнутой передней односторонней вилкой, маятниковой задней подвеской с регулируемым амортизатором, кучей скоростей и широченными колёсами с могучими протекторами. Постоянный предмет посягательств со стороны Никитоса. Нам их подарили на наши пятнадцатилетия этим летом, - моя мать сговорилась с Пашкиными предками, и заказала два велика в Питере. Я, сделав зверское лицо, пытаюсь схватить Пашку за шею.
- Ну хорош, Илюха, ну кончай! Давай лучше поныряем, - отбиваясь, просит он.
Поныряем, - это значит, что я сажусь на дно на корточки, а Пашка забирается мне на плечи, потом я, резко оттолкнувшись от дна, вскакиваю одним движением, и донельзя довольный сероглазый кувырком бултыхается в воду. И так до тех пор, пока мне не надоест.
И мы ныряем, и плаваем, и брызгаемся ещё и ещё. Мы наслаждаемся летом, уральской водой, трелью одуревшего от жары жаворонка и стойким горьким запахом полыни. Мы упиваемся близостью друг к другу, нашей юностью и нашей Любовью.
Как далеки сейчас от меня проблемы Гирлеона, - моего Мира. И Орлед, моя родина, лучшая часть лучшего из всех миров тоже отпускает меня. Далеко-далеко от меня оказываются варвары из-за Перешейка, пираты с Архипелага, даже Владыки Яви и Снов из ордена Воплощённой Мечты, и те сейчас далеко-далеко. Мне скоро уходить, что ж, - я возьму тебя с собой, Сероглазый! Тебе понравится мой Мир, я знаю, ты в него влюбишься с первого взгляда. И он с радостью примет тебя в гости. Конечно же, мы вернёмся сюда, - на Землю, - здесь пройдёт лишь несколько секунд без нас, но в Гирлеоне протекут годы, годы моего Мира, который станет и твоим. Также как стал для меня моим твой Мир. Ты будешь оставаться пятнадцатилетним всё это время, твоя земная юность останется с тобой. Ты научишься многому из того, что умею и знаю я, - я, Гирс Орледский, - не всему, конечно, но многому…
- Илья!!! - звонко орёт мне в ухо Пашка. - Ты что, опять в астрал ушёл? Очнись, утонешь!
Он силком наклоняет мою голову и пригоршней плещет мне в лицо воду. Я хватаю его за запястья. Попался, гадость мокрая!
- А вот сейчас и посмотрим, кто из нас потонет, - зловеще бормочу я, выплёвывая воду. - Ну что?! Будем учиться дышать пяткой? Зачем плескался, а? Шею мне зачем отдавил, длинноногий? Какого в ухо мне орёшь, как ледокол в тумане?
С каждым вопросом я выгибаю Пашкины руки так, что он вынужден приседать всё ниже и ниже. Над водой торчит уже только его потемневшая от влаги золотистая голова.
- Ой-ёй-ёй! - испуганно верещит сероглазый. - Пусти меня! Ну пусти, ну пожалуйста, ну Илюшечка! Всё-всё-всё, не буду больше! У-у, зараза, точно покусаю! На зелёнке и бинтах разоришься!
Я, довольный, отпускаю Пашку и резко, боком, без всплеска ныряю в сторону, подальше от недотопленого поганца. Делаю под водой пару-тройку мощных гребков и выныриваю метрах в десяти от разъярённого Пашки.
- Вот только вылези на берег! Попробуй только! - бессильно грозится он, понимая, что гонятся на воде за мной бесполезно. - Убью, заразу! У-у!
