дуэлях. Она не испытывала к ним ничего, кроме жалости. Эта жалость никогда не перерастала в любовь. И даже в объятиях Филиппа, принимая его поцелуи, она скучала. Она больше не испытывала страсти, как это было вначале, дрожа под его умелыми ласками.
Только один человек мог разбудить спящее сердце прекрасной графини. Но о нем она запрещала себе и думать. Он был далеко, женат, недоступен, потерян для нее навсегда, этот Арно, одно имя которого болью отдавалось в ее душе.
Ян ван Эйк не прерывал молчания молодой женщины. Стоя у камина, она молча смотрела на огонь сквозь жидкий рубин своего бокала. И она была исполнена такой грации, что художнику снова захотелось взяться за кисти и начать новую картину. Он улыбнулся про себя, подумав, что «Дева с бокалом вина» может быть хорошо принята. Но он не любил, когда Катрин вот так в мыслях отдалялась от него. А в последнее время это случалось все чаще.
Он хотел заговорить, когда вошел слуга, одетый в фиолетовую ливрею, украшенную серебром. Бесшумно скользя по сверкающему полу с желтыми звездами и голубыми химерами, он подошел к молодой женщине и доложил, что мессир де Сен-Реми просит принять его. Катрин вздрогнула, как будто пробудившись от размеренного голоса слуги, и приказала пригласить гостя.
Ван Эйк вздохнул:
– Сейчас мы битый час будем выслушивать последние сплетни двора. Я ненавижу этого неисправимого болтуна и хочу откланяться.
– Нет, останьтесь! – попросила Катрин. – Когда есть кто-то рядом, он не решается ухаживать за мной.
– И он тоже! – вздохнул художник. – Я спрашиваю себя, моя дорогая, есть ли хоть один мужчина, достойный своего имени, во Фландрии и Бургундии, который не был бы более или менее влюблен в вас? Ну хорошо, я остаюсь!
В это время появился Сен-Реми, элегантный, роскошный, как и обычно, широко улыбаясь хозяйке. Для этого визита законодатель бургундской моды выбрал наряд цветов осени. Сквозь многочисленные разрезы полудлинного бархатного камзола цвета опавших листьев проглядывала парча, расцвеченная золотыми и пурпурными нитями. Узкие штаны были ярко-красного цвета, а шляпа в тон наряду была украшена золотыми листьями, такими же, как на рукоятке кинжала, висевшего на поясе дворянина. Ярко-красные башмаки с загнутыми носами дополняли наряд Сен-Реми и, меняя походку, делали его похожим на селезня. Он принес с собой дыхание свежего воздуха улицы, и мир этой большой теплой комнаты был взорван.
Сен-Реми рассыпался в любезностях, превознося красоту Катрин, похвалил начатую картину, с видом знатока осмотрел золото и серебро, выставленные в поставцах, вихрем пронесся по комнате, затем уселся в кресло, приняв из рук Катрин бокал вина.
– Итак, мессир посланник, – воскликнул он, – вы снова собираетесь в путь? Я завидую вам, ей-богу, ведь вы едете в теплые края, а мы, бедные северяне, остаемся здесь ждать зимы.
– Как, ван Эйк? Вы покидаете нас? – удивленно вскричала Катрин. – Но вы мне ничего не говорили!
Художник залился краской, бросив на гостя взгляд, полный упрека.
– Я как раз хотел сообщить вам это, – проговорил он хрипло, – когда пришел мессир Сен-Реми…
Молодой советник тоже покраснел, поглядывая то на Катрин, то на художника.
– Насколько я понимаю, – сказал он смущенно, – меня опять подвел мой длинный язык…
Катрин бесцеремонно прервала его. Она направилась к художнику и, подойдя, посмотрела ему прямо в глаза.
– А куда вы направляетесь, Ян? Вы оба слишком много сказали, чтобы не разбудить мое любопытство. Я не должна знать о вашей миссии? Ведь вас посылает монсеньор Филипп, не правда ли?
Уже не в первый раз Филипп Бургундский использовал в качестве дипломата своего придворного художника. Артистическая чувствительность натуры ван Эйка позволяла ему выполнять самые деликатные поручения суверена. Он пожал плечами:
– Да, он посылает меня в качестве легата. Я бы предпочел, чтобы он сам поставил вас в известность об этом, но вы все равно рано или поздно узнаете. Герцог направляет меня в Португалию. Я должен обратиться к королю Португалии Иоанну I и сделать предложение о возможном браке инфанты Изабеллы и…
Он остановился, не решаясь продолжать. Тогда Катрин тихо закончила его фразу:
– Инфанты Изабеллы и герцога Бургундского! Послушайте, друг мой, уж не считаете ли вы меня столь глупой? Я знаю, что ему надо жениться снова, чтобы иметь наследника. Я уже давно жду этой новости. И я нисколько не удивлена. Зачем столько словесных предосторожностей?
– Я боялся причинить вам боль. Любовь герцога к вам огромна, а этот брак будет лишь браком по расчету. Инфанте больше тридцати лет, говорят, она красива, но так говорят обо всех принцессах и…
– Хватит, хватит! – оборвала его снова Катрин, уже со смехом. – Вот вы уже выступаете адвокатом. Не надо бить себя кулаком в грудь. Я лучше всех знаю чувства его светлости Филиппа… и свои тоже. И вы нисколько не огорчили меня. Поговорим о более серьезных вещах: если вы уезжаете, то когда закончите мой портрет?
– Я уеду лишь к концу месяца, у нас еще есть время…
Новость, которую принес Сен-Реми, взволновала ее больше, чем она предполагала, ибо вся ее жизнь должна была теперь измениться. Она со времени смерти второй жены Филиппа всегда знала, что придет день и ему надо будет выбрать новую герцогиню. Могущество герцога Бургундского все прибывало, все ему удавалось, его владения увеличивались. Недавно победой закончилась война с Голландией, которую он вел против своей буйной кузины Жаклины Люксембургской, героини авантюрного романа. Потерпев поражение, прекрасная графиня должна была сделать Филиппа своим наследником. К тому же граф де Намюр, земли которого должен был унаследовать герцог, был тяжело болен. При таком состоянии нужно было иметь наследников. Внебрачные дети, которых прижил Филипп от своих многочисленных любовниц, не могли претендовать на наследство.
Но если бы Катрин знала, что скоро другая женщина займет место на троне рядом с Филиппом, она бы заранее приняла серьезное решение: уступить место, уйти. Вот уже три года, как любовь Филиппа сделала ее некоронованной королевой, хозяйкой и звездой двора. Ее гордость противилась тому, чтобы стать простой любовницей, хотя и фавориткой. Пришло время принять решение. Но какое? Лучше всего было бы вернуться в Бургундию. Сначала в Шатовиллен. Она уже два года не видела своего сына, которого Эрменгарда воспитывала с таким благоговением. Сейчас ей стало не хватать ее ребенка.
– О чем вы задумались, Катрин? – спросил Сен-Реми. – Мне кажется, вы сейчас далеко от нас. Ван Эйк хочет откланяться, а вы даже его не слышите.
Она извинилась, улыбаясь:
– Простите меня! До завтра, Ян… Закончим поскорей этот портрет, потому что вы тоже торопитесь…
Художник ничего не ответил и грустно покачал головой. От него не ускользнула нервозность Катрин. Он низко склонился к ее руке, которую она ему протянула.
– Как получилось, что мне дали такое поручение, так огорчившее вас… – проговорил он, – за которую я отдал бы жизнь, лишь бы ни одна слезинка не выкатилась из ваших глаз! Какая ирония судьбы!
– Да нет же. Спокойно поезжайте в Португалию. Напишите прекрасный портрет инфанты и с честью выполните вашу миссию. Мне нисколько не больно, уверяю вас. Я без сожалению покину двор, ибо я устала от него. А по возвращении вы знаете, где найти меня. Мы навсегда останемся друзьями.
Он с сожалением отпустил ее руку, которую на мгновение задержал в своей, и, не сказав больше ни слова, удалился. Жан де Сен-Реми, не вставая с места, посмотрел на него с улыбкой.
– Пусть меня повесят, если он не влюблен в вас без памяти! Но такой художник и не мог остаться равнодушным к вашей красоте… Не смотрите на меня так, моя дорогая! Я догадываюсь, о чем вы подумали: этот Сен-Реми, носитель дурных вестей, должен был бы уйти вместе с ван Эйком. Нет-нет, не возражайте: это вполне естественно. И если я допустил такую бестактность и остался, это значит, что у меня есть что еще сообщить вам… нечто совсем неотложное.
– Вы тоже собираетесь уезжать?
– Конечно, нет! Однако я знаю, как вы умеете принимать быстрые решения. И я догадываюсь, что вы как раз сейчас думаете об этом, а мне совсем не хочется бежать за вами на край света. Вы самая
