Маскари собрал кости, опустил их в стакан и снова выкинул на стол; было восемнадцать очков.
Князь бросил на своего любимца сверкающий взгляд.
Маскари смотрел на кости с разинутым ртом, дрожа с ног до головы.
— Я выиграл, видите, — произнес Занони, — можем мы еще быть друзьями?
— Синьор, — отвечал князь, явно борясь с гневом и стыдом, — победа за вами. Но, простите меня, вы равнодушно говорили об этой девушке; что может заставить вас отказаться от вашего права?
— Имейте лучше мнение о моей любви и не забывайте приговора, произнесенного вашими устами. Князь нахмурился, но удержался от ответа.
— Довольно, — проговорил он с принужденной улыбкой, — я сдаюсь, и чтоб вам доказать, что я охотно сдаюсь, сделайте честь вашим присутствием маленькому празднику, который я хочу дать в честь... — прибавил он с дьявольской улыбкой, — возведения моего родственника, кардинала, на престол святого Петра.
— Я очень счастлив, что могу исполнить ваше желание. Занони переменил разговор, говорил много и весело и вскоре после этого удалился.
— Негодяй! — воскликнул тогда князь, схватив Маскари за шиворот. — Ты изменил мне!
— Уверяю, ваше сиятельство, что кости были приготовлены; они должны были выкинуть двенадцать; но это сам черт в образе человека; это все, что я могу сказать.
— Нечего терять время, — проговорил князь, выпуская его. — Моя кровь кипит. Я хочу иметь эту девушку, хотя бы мне пришлось погибнуть из-за нее... Что это за шум?
— Шпага вашего знаменитого предка упала со стола.
ПИСЬМО ЗАНОНИ К МЕЙНУРУ
'Мое искусство стало менее действенным; я потерял спокойствие, производящее могущество. Я не могу влиять на волю тех, которых бы желал привести как можно скорей к берегу; я вижу, как они мечутся по волнам того бесконечного океана, где наши ладьи устремляются к горизонту, вечно убегающему от нас. Удивленный и испуганный, видя, что я могу только предостерегать там, где бы желал повелевать, я обратился к моей душе. Да, земные желания приковывают меня к настоящему и отдаляют меня от торжественных тайн, в которые может проникнуть только разум, свободный от всяких земных оков. Строгое условие, на котором мы получаем наши божественные дарования, затемняет наше видение будущности тех, к которым мы испытываем человеческие слабости — ревность, ненависть или любовь; Мейнур, вокруг меня все в тумане, я сделал шаг в сторону от нашего существования; из нетленной молодости души вырос темный и ядовитый цветок человеческой любви. Этот человек недостоин ее. Я знаю эту истину; а между тем в его характере есть задатки добродетели и величия, если шипы и плевелы тщеславия и страха допустят их развиться. Если бы она принадлежала ему, и я пересадил бы на другую почву страсть, которая затмевает мои глаза и обезоруживает мое могущество, тогда, невидимый, неслышимый и неузнаваемый, я мог бы бодрствовать над его будущностью, тайно внушать ему действия и таким образом способствовать счастью с его помощью. Но время летит.
Сквозь туман, окружающий меня, я вижу, как ее обступают ужасные опасности, от которых она может спастись только бегством. Она может убежать только с ним или со мной. Со мной! Упоительная мысль! Страшное решение! Со мной, Мейнур! Можешь ли ты удивляться, что я желаю спасти ее от самого себя? Одна минута в жизни веков, капля воды в океане — разве может быть чем-либо другим для меня земная любовь? А в ее нежном и чистом характере, более чистом, даже в своих привязанностях, чем я когда-либо встречал из поколения в поколение, существует глубокое чувство, которое говорит мне о неизбежном несчастье, которое должно случиться с ней. Суровый и неумолимый, ты, который старался приобрести нашему обществу всякую душу, казавшуюся тебе благородной и мужественной, ты сам знаешь по своему горькому опыту, как напрасна надежда изгнать из женского сердца страх. Моя жизнь была бы для нее постоянным удивлением. Когда же я буду стараться руководить ее шагами сквозь область ужаса к свету, подумай о Страже Порога и трепещи вместе со мною от страшной опасности, которая могла бы напутать ее. Я пробовал воспламенить душу англичанина честолюбием истинной славы в его искусстве; но беспокойный ум его предка, кажется, зовет его постоянно и притягивает к той сфере, где потерялась его жизнь.
Есть тайна в наследственности, которую получает человек от своих предков.
Особенности ума, как и болезни тела, остаются спящими в продолжение целых поколений, чтобы пробудиться в каком-нибудь дальнем потомке, обманув всякое лечение и науку.
Приди ко мне из твоего убежища среди развалин Рима. Я желаю иметь живого поверенного, я призываю к себе того, кто прежде также хорошо знал ревность и любовь; я старался войти в общение с Адон-Аи, но его присутствие, внушавшее мне прежде неземной восторг перед наукой и веру в судьбу, теперь смущает и приводит меня в недоумение. С вершин, откуда я стараюсь проникнуть в тень будущего, я вижу угрожающих и раздраженных призраков. Я как будто замечаю роковой предел чудесному существованию, данному мне. Мне кажется, что после столетий идеальной жизни я вижу свой путь погружающимся в бурный водоворот действительности. Там, где светила открывали мне свои врата, я смутно вижу эшафот; густые пары крови поднимаются над бойней. Но удивительнее всего то, что я вижу существо, тип ложного идеала обыкновенных людей, отвратительную насмешку над всем, что искусство называет красотой, над всем, что сердце считает возвышенным, и во всех моих видениях я нахожу его зловещий образ постоянно таким же. Возле этого эшафота, тень которого я вижу, оно стоит и смеется надо мной адским смехом, и с губ его течет кровь. Приди ко мне, о друг прошлых дней! Для меня по крайней мере твоя мудрость не отказалась от человеческой привязанности. Согласно узам нашего ордена, состоящего теперь из нас двоих, последних, переживших стольких благородных и великодушных последователей, ты обязан управлять потомками тех, которым твои наставления в более отдаленные времена помогли проникнуть в великую тайну. Последний отпрыск смелого Висконти, который когда-то был твоим учеником, безжалостно преследует прекрасную, нежную Виолу. Своими преступными и кровавыми планами он роет сам себе могилу; ты еще можешь отвратить его от его роковой будущности. Я, также в силу того же таинственного закона, обязан повиноваться, если он того потребует, всякому потомку одного из наших братьев. Если он станет отталкивать мои советы и настаивать на посвящении в наши таинства, Мейнур, то у тебя будет новый ученик. Приходи ко мне. Эти строки быстро дойдут до тебя. Доставь мне вместо ответа радость пожать твою руку, которую я смею еще пожимать'.
В Неаполе, перед могилой Вергилия, около грота Позилипа люди преклоняются не с тем чувством, с которым они должны бы почитать память поэта, а скорее с таинственным ужасом, окружающим память волшебника. Впадина в коре приписывается его заклинаниям, и предание считает хранителями его могилы духов, которых он вызвал, чтобы образовался грот.
К этому месту, расположенному недалеко от ее жилища, Виола приходила часто. Она любила смутные и неясные видения, которые овладевали ее воображением, когда она погружала взгляды в мрачную глубину грота или когда, стоя у могилы, смотрела с вершины скалы на микроскопических людей толпы, которая роилась в извилине под ней.
В это место она направила свои быстрые шаги. Она прошла по узкой тропинке через мрачные виноградники, окружавшие скалу, и дошла наконец до высшей точки, покрытой мохом и роскошной растительностью, где покоится прах того, который еще теперь усмиряет и возвышает души людей.
Вдали виднелась крепость Сент-Эльм, мрачная и высокая, посреди куполов и колоколов, блестевших на солнце. Море, казалось, глубоко спало; голубоватый дым Везувия на горизонте подымался колышущимся столбом к прозрачному небу.
Стоя без движения на краю пропасти, Виола смотрела на живую и поэтическую картину, развертывавшуюся перед ее глазами.
Она не слышала шагов за собой, подымаясь на гору, и задрожала, услыхав голос, заговоривший около нее.
Человек, стоявший рядом с ней, так внезапно явился между кустарниками, покрывавшими скалу, и его безобразная наружность представляла такую странную гармонию с дикой природой, окружавшей ее, и таинственными преданиями, связанными с этим местом, что Виола страшно побледнела и громко вскрикнула.
— Не пугайтесь моего лица, — проговорил этот человек с горькой улыбкой. — Через три месяца после
