любовь к ним для него невозможно. Мейнур же, который является в романе воплощением чистого интеллекта, лишенного всяких привязанностей, остается жить дальше.
Вот как характеризуются в романе эти два главных его персонажа:
'Характер Мейнура сильно отличался от характера Занони. Он менее очаровывал Глиндона, но зато более подавлял и производил впечатление. Речи Занони выдавали его глубокий интерес ко всему человечеству, чувство, сходное с энтузиазмом к искусству и красоте. Слухи, ходившие про его жизнь, еще более увеличивали ее таинственный характер, приписывали ему щедрость и благотворительность; во всем этом было что-то человеческое и симпатичное, смягчавшее строгость уважения, которое он внушал, и, может быть, заставлявшее сомневаться в том, что он действительно обладает высшими тайнами. Мейнур, напротив того, казался совершенно равнодушным к внешнему миру. Если он не делал зла, то казался точно так же равнодушен к добру. Его поступки не облегчали страданий нищеты, его слова не сострадали несчастью. Он думал, жил и действовал скорее как спокойная и холодная отвлеченность, чем как человек, еще сохранивший какую-нибудь симпатию к человечеству'.
Даже самый неискушенный и материалистически мыслящий читатель может убедиться, что в произведениях, подобных 'Фаусту' Гете или 'Занони' Бульвер-Литтона, он имеет дело с символическими образами. Сам Бульвер-Литтон в приложении к первому изданию своего романа помещает аллегорическо- символическую характеристику основных действующих лиц, которую, как он утверждает, прислал ему один из близких друзей, выдающийся писатель, чьим мнением он очень дорожит, но чье имя предпочитает сохранить в тайне. Вот эта характеристика, автор нигде ее не опровергает, считая ее достаточно глубокой Параболой, ибо сам он 'не дает ключ к тайнам, будь они незначительными или важными'.
Мейнур воплощает собой Созерцание Реальности — Науку. Он всегда стар и должен существовать, пока существует Реальность. Его мировоззрение менее подвержено ошибкам и заблуждениям, чем Идеализм, но оно же и менее убедительно, менее сильно в практическом отношении, так как ему неведомо человеческое сердце.
Занони — Созерцание Идеала, Идеализм. Всегда полный сочувствия, благожелательный, живет наслаждаясь и поэтому воплощает в себе образ вечной молодости. Идеализм является глубочайшим Интерпретатором и Пророком Реальности, но его мощь и сила ослабевают и уменьшаются пропорционально подверженности человеческим страстям [32].
Виола — Человеческий Инстинкт (ее чувство вряд ли можно назвать Любовью, ибо Любовь не расстается со своим любимым под влиянием религиозных предрассудков). Вначале этот инстинкт стремится к Идеалу, чтобы придать себе блеск и скрыть свои недостатки. Затем он оставляет это стремление ради высокой любви. Но по своей природе он не соответствует требованиям такой любви, ибо подвержен подозрительности и недоверию. Его высшая потенция Материнский Инстинкт — может проникать сквозь завесу некоторых тайн и прозревать движение Идеала. Но он слишком слаб, чтобы воспринять Идеал, он видит грех там, где его нет, и сам творит грех под ложным водительством, пытаясь найти убежище среди мятежных страстей в Действительности, покинув ясный, спокойный Идеал. Он исходит в муке (но не умирает, а преображается), стремясь примирить законы двух природ: Материнского Инстинкта и Идеала.
Три главных образа романа, о которых только что шла речь, можно было бы охарактеризовать как воплощения Разума, Воображения (фантазии) и Сердца.
Ребенок (сын Занони и Виолы) — Новорожденный Инстинкт. Если бы он был воспитан и обучен Идеализмом, то мог бы стать Посвященным, судя по раннему развитию его внимания и ума. Но, обреченный на сиротство, при котором может проявиться только половина закономерностей его судьбы, он обречен на заурядное существование.
Адон-Аи — Вера (доверие, верность, преданность, ручательство), которая проявляется во всем своем блеске; она рождает своего оракула и делится своими чудесами только с самыми высокими состояниями души. Эта Вера противостоит Страху; те, кто служит Страху, должны быть готовы к встрече с теми, в ком живет Вера. Само стремление к ней открывает путь к возрождению души, даже если призыв исходит из-под пресса Страха.
Страж Порога — Страх (или Ужас), от чьего страшного, ужасного вида люди защищены только непрозрачностью обыденного, привычного физического мира. В тот момент, когда эта защита рушится и человеческий дух начинает видеть, проницать сквозь этот непрозрачный мир и в одиночестве входит в неведомые ему сферы Природы, этот Природный Ужас встает перед ним. Его можно победить, только бросив ему вызов, только воззвав к Самому Творцу Природы, чьим посланцем и орудием и является Вера.
Мервиль — Условность, рутинность, трафаретность, традиционность.
Нико — низменная, лебезящая и злобная Страсть.
Глиндон — Нетвердое Стремление. Обычно следует Инстинкту, но сдерживается условностями; испытывает благоговение перед Идеализмом, может увлечься им, но мимолетно и случайно. У него нет постоянства и твердости для связанных с Посвящением созерцания и размышления над Реальностью. Оно соединяет их случайно схваченные положительные и полезные стороны с постоянным, неизменным сенсуализмом и страдает одновременно как от страха перед Посвящением, так и от отвращения к сенсуализму. Это втягивает невинную душу в роковой конфликт со своим духом. И когда этому Нетвердому Стремлению на грани его гибели приходит на помощь Идеализм, то оно, не в силах подняться на духовный уровень существования, с радостью снова ныряет в сферу Известного и находит свое убежище в Привычном.
Эта интерпретация основных образов романа интересна, на наш взгляд, тем, что она поднимает, потенциирует уровень их восприятия с социально-психологического (типы) на символический, прафеноменальный уровень, если воспользоваться известным понятием гетевской науки.
Однако необходимо отметить, что в наши дни аллегорическо-символический уровень восприятия этого великого произведения английской литературы уже недостаточен, ибо в конце XIX века реально закончилась эпоха Просвещения, время всякого позитивизма, рационализма, наивных реализмов (критического, социалистического, наверное, и символического). Не может быть уже реализма без познания сверхчувственных миров и существ, то есть без 'второй половины' действительности.
Мир, казалось бы уже окончательно расколдованный, некоторое время тому назад начал снова заколдовываться: материализм, особенно в некоторых науках, становится оккультным. Закончилась эпоха Утопии. Начинается апокалиптическая эпоха одухотворения человека и мира, Посвящения человечества. Бердяев условно и абстрактно назвал ее Новым средневековьем. Выдающийся русский антропософ, поэт, писатель Николай Белоцветов в первый год первой мировой войны дал следующую любопытную спиритуальную характеристику этой наступающей эпохи:
'Загадочен и недостроен мир, и блажен тот, кто не боится этого многообразия. Блажен тот, кто с доверием смотрит на свою волю и достаточно силен для того, чтобы найти свое место и свои цели в этой недостроенной и незаконченной Вселенной.
К нам в двери стучится мудрое безумие богов. Скоро расшатает оно неподвижные устои философской мысли.
Падет западное рассудочное познание, затрещит и рухнет огромное здание кантовской философии. И из всех щелей, из всех трещин глянет на нас множество богов, светлых и темных, бездна творческих случайностей, многоликий и свободный мир!' [33]
И на пороге этого мира перед нами, перед всеми и каждым, перед целыми народами, перед всем человечеством, раньше или позже предстанет его Страж, тот самый Призрак, Воплощенный Ужас — если мы его не узнаем, не выдержим, не просветлим на пути нашего Посвящения, — он же главный 'герой' романа Бульвер-Литтона (шестью годами позже, в 1848 году, этот Призрак мелькнет на страницах основополагающего документа 'самого непобедимого в мире' учения конечно же, как метафора).
Он может встать на пути не только отдельного человека, легкомысленно пожелавшего проникнуть в духовный мир без подготовительных усилий, без выработки соответствующих качеств характера, как Глиндон, но в определенные эпохи (революции, гражданские войны, кризисы) на крестном пути Посвящения всего народа и его вождей, возжаждавших реализовать свои утопии и ничего не знающих и не желающих знать о законах и существах духовного мира.
Вот это место в романе великого англичанина, где приоткрывается самая тайная завеса над Царством Террора Великой французской (и не только французской) революции. Занони пишет Мейнуру о своих
