двери, который врывался в его сны уже больше года, – воспоминание о той двери, которую открывал тринадцатый красавец, и о том подвале, в который эта дверь заманивала. После чего его мысли вернулись к неотвратимой реставрации замка, сводя воедино все его страхи.
Как, не вызывая подозрений, срочно добраться до мальчишки? Может, послать Габриэлу за Клаусом? Предлог он придумает, пока она будет за ним ходить. Отто хотел было отстучать свою просьбу, но в зубы ему ткнулась горячая ложка – он вздрогнул и раскрыл рот, который тут же заполнился сладкой манной кашей. Ему не оставалось другого выхода, – он послушно проглотил вязкую, ласкающую небо массу, она живительным потоком заскользила вниз по пищеводу, и он пришел в себя. Все стало на свои места, и незачем было придумывать предлог для приглашения Клауса: ведь полчаса назад, стоя вон тут, на пороге, Ури поспешно пробормотал, что Клауса сегодня в замке не будет. А раз так, значит, надо послать Габриэлу за Ури – задача куда более сложная, но надо ее решить, чтобы не сойти с ума от беспокойства.
Отто торопливо доел кашу и, совершенно отключившись от реальности, погрузился в мучительные поиски повода, ради которого стоило посылать Габриэлу за Ури. Но реальность неожиданно ворвалась в его размышления пронзительным телефонным звонком.
– Кто бы это мог быть? – испуганно спросила Габриэла, даже не делая попытки поднять неумолчно звенящую трубку. Убедившись, что она не намерена отвечать, Отто нажал на педаль кресла и направил его к телефону, на ходу протягивая к трубке лапу. При виде его целеустремленного движения к надрывающемуся от неразделенной страсти аппарату, Габриэла осознала, что ей не удастся переждать, пока телефон замолчит по собственному побуждению, – она одним прыжком опередила старика, рванула трубку с рычажка и поднесла к уху.
– Штрайх, – сказали автоматически ее губы, в то время как глаза ее, стремительно округляясь, начали вылезать из орбит. Когда глазные яблоки ее достигли последней границы, за которой было только их полное отделение от глазниц и всего остального лица, побледневшие губы ее произнесли свистящим шепотом:
– Давно? Полчаса назад? Где, в Крумбахе? А сейчас что? Скорая помощь увезла его в больницу в Лангштулле? Почему в такую даль? Слишком серьезный случай? Уже еду!
Она ногой притянула к себе кресло и рухнула в него, как подкошенная.
– У моего папы инфаркт, – тусклым голосом сказала она в пространство перед собой. – Я вчера с ним поссорилась, и сейчас у него инфаркт. Скорая помощь увезла его в больницу. Он без сознания. Мне надо ехать.
И, упершись ладонями в подлокотники, она с трудом поднялась с кресла, кое-как напялила шляпу, сдернула с вешалки жакет и направилась к выходу.
«куда ехать а я?» – заколотил в рельс Отто.
Она уже поворачивала ручку двери, и спина ее была непреклонна.
«Габриэла, – взмолился Отто, – не оставляй меня одного Клауса нет и Инге нет не уходи»
Уже переступив порог, она все же обернулась к нему, – лицо ее застыло судорожной маской.
– Я не могу. Мне надо ехать, – произнесла она мертвым голосом, с усилием раздвигая губы. – Это я виновата, что у папы инфаркт. Я никогда не прощу себе, если он умрет, так и не простив меня.
«А я? – забарабанил Отто, – если я умру ты себе простишь?»
Но она его уже не услышала: ее торопливые шаги прошелестели по камням, зафыркал мотор ее «Гольфа» и, тревожно взвыв на первом крутом повороте, стал монотонно затихать от виража к виражу. Сердце Отто отчаянно колотилось, настолько потряс его внезапный отъезд преданной Габриэлы, – он привык к ее преданности, и ему в голову не приходило, что она может так взволноваться из-за кого-то другого.
Вдобавок к разочарованию из-за Габриэлы его обидно кольнуло подозрение, что Инге так не помчалась бы к нему, если бы с ним, не дай Бог, что-нибудь стряслось. Частичное осознание того, что это подозрение, скорей всего, несправедливо, не смягчило жгучей обиды, захлестнувшей его душу острой жалостью к себе и наполнившей каплями скупых слез его давно пересохшие глаза. Жалеть себя было не столько горько, сколько сладко, главное – нужно было жалеть себя щедро, с размахом, отдаваясь жалости безоглядно и несправедливо, ничего никому не прощая и не делая скидок на слабости ближних.
Когда Отто продрался через все колдобины отчаяния и, очищенный от дурных чувств, достиг противоположного берега, где можно было, наконец, отключиться и расслабиться, он вспомнил о грядущей вскорости реставрации и о необходимости срочно выяснить планы мальчишки. Пожалуй, отсутствие настырной Габриэлы могло облегчить Отто встречу с Ури, – и не стоило огорчаться, что ее отца, выпивоху и весельчака Эрвина из Крумбаха, инфаркт хватил так некстати, как раз когда ни Инге, ни Клауса нет дома. Отто начал настойчиво колотить в рельс, призывая Ури, но вредный мальчишка на его призыв не откликнулся. Он еще немного потрезвонил, хотя понимал, что его усилия напрасны: если бы Ури хотел прийти, он бы пришел сразу после отъезда фрау Штрайх. Выхода не было, нужно было ехать на розыски.
Отто попробовал педаль ручного управления, – батарейки были в порядке, можно было столь съездить на кухню. Не стоило рисковать и терять драгоценные минуты на путешествие через двор к кухонному крыльцу, – ведь если Ури там нет, ему придется вернуться оттуда не солоно хлебавши. Так что Отто сразу отказался от этого заманчивого своей простотой варианта и с тяжелым сердцем решил отправиться в путь по подземному коридору. Приходилось признать, что за последнее время он изрядно сдал и уже не может, как когда-то, легко и лихо преодолеть в своем верном кресле бесчисленные препятствия и преграды, затрудняющие его передвижение по извилистой подземной тропе. Но делать было нечего, нужно было ехать.
Отто двинулся в путь – он знал наизусть все выбоины и ступеньки подземного коридора, – как-никак, он сам его когда-то спланировал и построил. К сожалению, он тогда и представить себе не мог, что ему придется когда-нибудь тащиться по этому ухабистому, пробитому в скале туннелю в трудноуправляемом инвалидном кресле. Наверно, если бы такая чудовищная мысль хоть вскользь посетила его в те времена, он бы позаботился о том, чтобы сгладить кое-какие уступы и крутые виражи. Много замечательных вещей он тогда придумал и построил, некоторые из них служат в хозяйстве до сих пор, а другие, отнюдь не худшие, так и пропали без употребления, потому что ему не удалось посвятить дочь в их тайны – частично из-за ее непонятной неконтактной отрешенности, а частично из-за сложности переговоров посредством стука.
Несмотря на неважное самочувствие, Отто добрался до покоев Инге в рекордно короткий срок и, с трудом переводя дыхание, вкатился в пустую кухню, убедившись по пути, что и в комнатах тоже пусто. Хоть тишина вокруг была явно безлюдной, он несколько раз отстучал лапой призыв к Ури – «иди сюда срочно нужно поговорить». Ури, конечно, не пришел и не отозвался, – черт его знает, где его носит! И тут Отто, начисто забыв о своих утренних подозрениях по поводу эротических намерений дочери, в противовес им живо вообразил, что Ури укатил вместе с ней, – и впрямь, почему бы им не погулять на свободе по завершении деловой части? А может, никакой деловой части и не было, и мальчишка вопреки своим вчерашним обещаниям просто пустился в загул со своей ветреной подружкой, бросив на произвол судьбы беспомощного старика наедине с его страхами!
Патетическое сочувствие к себе, беспомощному старику, не помешало Отто обыскать кухню и спальню Ури в надежде найти какой-нибудь знак, указывающий на местопребывание мальчишки. Знаков таких нашлось немало: связка с двенадцатью красавцами не висела на крюке между окнами, полка в стенном шкафу, где Инге держала фонари, была пуста, а в спальне со спинки кресла свисал новый вельветовый пиджак с затесавшейся между рукавами голубой шелковой рубашкой, – как только Инге терпит у себя под боком этот еврейский гармидер! – но нигде не было видно ни кроссовок, ни рабочей куртки.
Если бы Отто искал легкого утешения, он позволил бы себе поверить, что Ури и впрямь, воспользовавшись отсутствием Инге, опять полез в цистерну, чтобы пробраться в сокровищницу за останками Карла. Но он был достаточно стар и опытен, чтобы не позволять себе легких утешений, – слишком дорого приходилось потом платить за даруемое ими мимолетное облегчение страданий. И потому он отправился в кухню на поиски более веских доказательств. Он подъехал к окну и долго всматривался в закрытую дверь свинарника, возле которой суровым обиженным стражем сидел Ральф. По выражению его серебристой морды Отто мог бы почти с достоверностью предположить, что балованный пес страдает от одиночества, а значит, Ури нет нигде в окрестностях двора – иначе Ральф, обожающий общество, не томился бы в тоске под запертой дверью. Слегка успокоенный этим наблюдением, Отто еще раз прокатился по кухне и заметил маленький листок бумаги, прикрепленный магнитной держалкой к дверце холодильника.
