Василий Антонович сидел во главе длинного стола в своем обкомовском кабинете. За столом был Лаврентьев, были председатель облисполкома Сергеев и заведующий отделом сельского хозяйства обкома Костин. Перед Василием Антоновичем и перед каждым из присутствовавших лежали машинописные экземпляры доклада, который Василию Антоновичу предстояло сделать на бюро ЦК по Российской Федерации. Точнее, это ещё не было окончательным текстом доклада, а только одним из его проектов — уже не первым. Все его не раз перечли — каждый у себя, сошлись теперь, чтобы снова и снова обсудить и основные положения, и детали, и выводы.
— Как будто бы все на месте. — Василий Антонович посматривал на своих товарищей поработе в области. — И в то же время чего-то не хватает. А чего? Рассказать о том, как шел сев, как мы к нему готовились, привести все эти цифры, — этого же мало будет для членов бюро, для секретарей ЦК, для всех, кто потом станет знакомиться с нашим докладом по стенограммам.
— Мне кажется, — заговорил Лаврентьев, — что мы обстоятельно и, так сказать, фундаментально констатируем положение вещей. Материал собран обширный, богатый. Наш отдел сельского хозяйства оказался на высоте. В научной работе, например, фактический материал — основа основ. Но именно основа. А для чего основа? Для глубокого анализа, для выявления закономерностей и для теоретического осмысления, которое бы открывало дорогу практике. Вот этого у нас, кажется, и не хватает в докладе. Если вообще чего не хватает.
— Может быть, может быть, — сказал Василий Антонович. — Впечатление от доклада создается такое, будто бы у нас нет перспектив. Дела есть, а перспектив нет. Для чего-то мы пахали, сеяли, осушали, подымали пойменные земли… А, для чего?
— Чтобы зерновое хозяйство поднять, — ска-зал Сергеев. — Кормовую базу расширить. А на этой базе решительно двинуть вперед животноводство.
— Ну, а зачем это? — настаивал Василий Антонович.
— Стоит задача — Америку догнать, — опять сказал Сергеев. Ты вроде как на экзамене нас допрашиваешь, Василий Антонович.
— Будет правильней, если ты скажешь: как на теоретическо-практическом собеседовании. — Василий Антонович засмеялся. — Вот давай поспорим, чего мы стбим как теоретики. Как практики мы более или менее держимся на среднем уровне. У высокогорцев, у тех и практика покрепче.
— Да, — согласился Сергеев. — В большом почете, черти!
— Так с какой же целью, — повторил Василий Антонович, пропустив мимо, замечание о почете высокогорцев, — с какой целью мы взялись догонять и перегонять Америку, пока что богатейшую из стран мира?
— Мирное соревнование, — сказал Костин. — Сосуществование двух систем.
— А для чего это соревнование?
— Для того, чтобы показать всему миру преимущества социализма над капитализмом. Имею в виду экономические преимущества. Социальные, политические давно доказаны.
— Как же это мы докажем?
— Как?.. — Костин задумался.
— А вот как! — Василий Антонович заговорил с воодушевлением. — Высочайшим в мире уровнем жизни, какого можем достигнуть мы и на какой не способен даже такой, высоко оснащенный технически капитализм, как североамериканский. Нам с капитализмом, скажем, Италии или Франции, Японии или Австралии никакой нужды соревноваться уже нет. Они отстают от нас по всем линиям. Наша партия устанавливает для себя, так сказать, наивысший барьер, за которым всему капитализму быть битому — Соединенные Штаты Америки. Но я это совсем не для политграмоты здесь развожу. Ты, Михаил Петрович, мою жену, Софию Павловну, знаешь, конечно. Что она историк, ты тоже знаешь?
— Да уж как-нибудь, — ответил Костин.
— Ну вот, недавно она статью в свой исторический журнал писала. Я полистал ее черновики без ведома автора. Интересные есть местечки в статье. Шаль, что мы редко на историю оглядываемся. У нее сказано примерно так: древняя Греция, мол, особенно в «золотой век» Перикла, достигла очень больших высот цивилизации. Демократия… искусства, наука. Замечательные строительства велись. Словом, золотой век, и только. Но почему-то все цвело, цвело — да и зачахло. Не сумели — та усеченная демократия, тот античный строй, — не сумели они обеспечить благами цивилизации всех до единого граждан своей страны. Понимаешь: всех до единого! Вот что важно. И не могли те греки этого сделать. Вся их демократия, все их процветание на рабах держались. В Афинах при том же прославленном Перикле из четырехсот тысяч жителей половина была рабами. Да и из двухсот тысяч, так сказать, свободных граждан только тысяч тридцать или около того были полноправными гражданами Афин, только для них и существовали и демократия и цивилизация. Любой строй рано или поздно погибает, если он не сможет обеспечить своими благами всех до единого граждан. Погиб рабовладельческий строй — одна из самых изуверских форм эксплуатации человека человеком, погибло пришедшее ему на смену крепостничество, на наших глазах рушится и капитализм. Только социалистический строй дает возможность каждому человеку до единого пользоваться благами цивилизации, или, как мы теперь говорим, культуры. Дает возможность, говорю, да? Но пользуются культурой далеко ещё не все в равной степени. А надо добиться, чтобы все ею пользовались. Надо щедро давать культуру людям. Вот для того мы бьемся и за зерновое хозяйство, и за повышенна продуктивности животноводства. Не как за кусок хлеба или мяса бьемся, а как за материальную базу могучей культуры для каждого человека. Для каждого! Мы бьемся за истинно золотые времена человечества. И вот грош нам цена тогда, если и нивы наши будут тучными, и скот упитан — выше некуда, а жить люди по-прежнему останутся в жалких хатенках, при керосиновых лампочках, до села своего пробираться по колено в грязи… Мы же видим это все, выезжая в область!
— Точно, точно, — подтвердил Костин. Лаврентьев красным карандашом в раздумье рисовал каких-то человечков на листе бумаги. Сергеев, подперев подбородок ладонью, сосредоточенно смотрел в окно на то, как по стеклу бежали струйки мелкого, сносимого ветром дождя.
— Какие наши будут доходы в итоге сельскохозяйственного года, — продолжал Василий Антонович, — какие в результате колхозы смогут бросить средства на строительство, на культуру, чем города смогут помочь селу — вот о чем бы нам следовало рассказать в докладе.
— Пожалуй, это другая тема, — сказал Сергеев. — Нас просят доложить о весеннем севе.
— Если бы кто-нибудь из нас с тобой был старгородским губернатором… — Василий Антонович чиркнул спичкой и закурил папиросу. — Мы бы, пожалуй, тем и ограничились в докладе: посеяно столько-то, в такие-то сроки, таким-то зерном.
Сергеев рассмеялся:
— Кто бы нас с тобой допустил до губернаторства! Свиней бы мы с тобой пасли.
Засмеялся и Василий Антонович.
— Ну что ж! У свинаря Морозова из «Красного луча» — два ордена Ленина и Золотая Звезда Героя. А у тебя, председателя облисполкома, или у тебя, Петр Дементьевич, у секретаря обкома, много ли у вас наград, товарищи дорогие?
— У меня кое-что есть, это ты зря, Василий Антонович, — ответил Лаврентьев. — Три боевых Красных Знамени да четыре. Отечественной войны обеих степеней. Медалей не считаю.
— Смотри-ка! — Василий Антонович удивился. — Ну, извиняюсь тогда. Что же ни разу не надел, даже в праздник?
— У меня тоже кое-что имеется, — сказал и Сергеев. — Вот когда на красных подушечках понесут их впереди, тогда и увидите…
— Слушай! — Василий Антонович посмотрел на него с неудовольствием. — Это не повод для шуток. Не люблю я разговоры о смертях. — Он взглянул на часы. — Давайте, товарищи дорогие, подумаем в таком вот плане, в плане перспектив и осмысления фактов, и затем ещё разок соберемся. Послезавтра, например.
— Может быть, намекнуть, хотя бы вскользь, что мы не прочь посоревноваться с высокогор-цами, — предложил Лаврентьев. Стимул для наших колхозов будет, тянуться заставит.
— Что ты, что ты, Петр Дементьевич! — Сергеев даже руками замахал. — С какой-нибудь другой областью — это ещё туда-сюда. А с высоко-горцами соревноваться…
