моя точка зрения, — так считают и парторганизация комбината, и вся районная партийная организация. Мое личное мнение можно было бы и отбросить.
— Подумаем, товарищ Владычин, подумаем, — уклончиво ответил Василий Антонович. Признаваться в своей неправоте, в том, что в истории с Суходоловым виноват только он один и никто другой, ему не хотелось. Но он понимал и то, что дело принимает такой оборот, когда его уже надо решать. А как решать? — это было ещё неизвестно, и поэтому беспокоило. Во всяком случае, он не считал себя вправе отдавать Суходолова на съедение. — Подумаем, — повторил. — В таких случаях спешка пользы не приносит.
— Зато промедление приносит прямой вред, — упрямо и убежденно настаивал Владычин.
— Хорошо, говорю, разберемся. — Василий Антонович встал.
Встал и Владычин, понимая, что это знак ему. В глазах его было недовольство, недоумение, осуждение. Он попрощался сухо. Рука у него была горячая и сильная.
«Писатель! — думал, глядя ему вслед, Василий Антонович. — Ему что! Ему до возраста Николая ещё четверть века. Целая эпоха! Такой и не вспомнит там, в будущем, когда Суходоловыу же будут давно лежать под кладбищенскими камнями, не вспомнит, кто ему вымостил дорогу в это будущее». Глаза Василия Антоновича скользили по листу бумаги на столе, вновь видели пометки красным карандашом, сделанные во время разговора с Владычиным: «дачники… домовладельцы… спекулянты с партбилетами в карманах»… Спрятал этот лист в ящик стола. Затем, вызвав машину, сказал Бойко:
— Давай-ка, Роман Прокофьевич, прокатимся по Свердловскому району. Ты хорошо его знаешь?
Свердловский район был одним из новых районов города. От старого остались в нем две-три улицы бывшей городской окраины; одна из них вела к вокзалу и так и называлась: Вокзальная. Все остальное возникло после революции, и, главным образом, после войны, и особенно в последний пяток лет. Кварталы жилых домов, химический комбинат, завод радиоаппаратуры, Машиностроительный завод, выросший на месте механических мастерских, бульвары, скверы, большой районный парк с прудами, несколько школ, швейный техникум, научно-исследовательский институт органической химии…
Колесили по району. То там, то здесь Василий Антонович просил остановиться, выходил из машины, осматривался. Чувствовалось, что хозяин в районе был: прочные мостовые на улицах, удобные подъезды к предприятиям; чисто, подметено, вымыто моечными машинами; вовсю цветут цветы в скверах, улицы в молодых деревьях.
Остановились и в сосняке возле заборчика хим-комбинатовского детского сада. Ребятишки возились в песке, под деревянными грибками, качались на качелях, съезжали с дощатой горки. Крик стоял, гам. Василий Антонович попытался разглядеть в этой суете Павлушку. Но пестрый ребячий муравейник так отчаянно- весело возился, что сделать это не удалось.
Выехали к реке, к полукруглой, обнесенной каменной балюстрадой, площадке над водой. Река в этом, месте делала изгиб, и с площадки был виден весь город: кремль с башнями, колокольнями, многоглавым собором, большой новый мост через реку, пароходная пристань и дома, дома, дома — почти до самых стен Георгиева монастыря, который, как утверждают старожилы, лет ещё тридцать назад находился в трех добрых верстах от города. «Все на свете, видите ли, он соразмеряет с борьбой, двух миров! — думал Василий Антонович. — А что же другие? Иначе смотрят на жизнь? Старый коммунист-хозяйственник Суходолов — уже нечто отжившее, мертвое, уходящее?..»
Задал себе этот вопрос Василий Антонович и не ответил на него, и стало ему очень больно оттого, что такого ответа, какой бы хотелось найти, он не находит.
Вернулся в обком. Его уже ожидали Лаврентьев, Костин и двое, как пошутил Лаврентьев, ходоков из Заборовья: председатель колхозного правления Сухин и парторг Лисицин.
— С планами перестройки своего села прибыли, — сказал Лаврентьев, вводя приезжих в кабинет Василия Антоновича.
— Да уж так, — подтвердил Сухин. — Уж вы нас пристыдили, Василий Антонович, разобидели. Мы и осерчали. Правление было, общее собрание было. Решили покончить с территориальной раздробленностью. У нас же ещё и второе селение есть, в лесу, двадцать один двор. «Леший хутор» — так и называется. Да ещё по кустам, по мелколесью дворов сорок разбросано. Решили в одно место свозиться и, для опыта, два двухэтажных дома построить, квартиры на четыре каждый. Чтоб не тесно люди жили — по три там комнаты, например. Может, и по четыре. Чтоб сразу видели, что такое коммунистическая жизнь.
— У нас план наполеоновский, Василий Антонович, — добавил Лисицин. — Поддержите или нет… Ванны хотим, чтоб были. Санузлы. Может, и газ, если нам будут баллоны жидкого пропана отпускать в городе.
— С этим пока трудно, — ответил Лаврентьев. — Вот, когда газопровод Ставрополь — Ленинград пройдет через область, да от него к Стар-городу нитку протянут, тогда, пожалуй…
— Обождать можно, — согласился Сухин, — Словом, товарищи обком, помогайте. Задумали опытно- показательный культурный очаг в центре села создать, чтоб был наглядным примером, чтоб, видя его, колхозники сами выбирали: как им — в избах жить и до ветру в огород гоняться или вот так, по всем возможностям культуры.
— Идея хорошая, — согласился Василий Антонович. — А материалы, рабочая сила, деньги — вы это подсчитывали? Не разорите колхоз?
— Будьте спокойны. Поднажмем. Уж больно всем нашим интересно, как это получится: двухэтажные дома, квартиры!..
— Так… — Василий Антонович почиркал карандашом по бумаге. — Ванны, значит, будут, водопровод, всякое такое… А дорога как? Мы тогда до вас полдня шестьдесят верст ехали по вашим проселкам от шоссе. Без дорог, товарищи дорогие, до культуры далече.
— А что дорога? — сказал Сухин. — Нашего участка там, может, километров десять — двенадцать. Допустим, мы на него, на свой участок, подналяжем, сделаем его, будет дорога. А кто же остальные-то сорок восемь делать станет?
— Всеобщий план нужен, — добавил Лисицин. — Областной. Или, в крайности, районный. Координация сил. Как у высокогорцев…
— А как это у высокогорцев? — Василий Антонович насторожился. — За опытом туда наведываетесь, что ли? К соседушкам?
— Приходилось, Василий Антонович, наведывались. У них координация. Всю карту области расчертили, и будь здоров, каждый свой урок выполняет. В таком году столько, в другом столько, в третьем ещё столько, и в итоге — общая картина: сто процентов дорог современного уровня.
Когда Василий Антонович провожал колхозников, часы били семь. Он позвонил домой Софии Павловне.
— Соньчик? Чем занимаешься?
— Да вот Шурику помогаю… с Павлушкой…
— Не пропадут эти типы и без тебя. Съездим лучше в театр. Сегодня видел в городе афишу. Кто-то на гастроли приехал. Говорят, интересная постановка. Молчишь? Ну это вернейший знак согласия. Одевайся. Посылаю за тобой машину. Не забудь, пожалуйста, что начало в восемь. А сейчас уже десять минут восьмого. Вот так, товарищ Денисова. До встречи!
17
После первого разговора с начальником цеха Александр опасался, что начальник примет официальный служебный тон, — всегда будет помнить о том, что Александр — сын первого секретаря обкома, и поведет себя с ним до крайности осторожно. Но Булавин, откровенно высказав свое мнение о Суходолове, о покровительстве Суходо-лову со стороны отца Александра, казалось, тем и ограничился. Он был не слишком молод, но и не стар: возраст его подходил, очевидно, к сорока годам; был весь какой-то плотный, крепкий, уверенный; волосы стриг коротко, ежиком, отчего они задиристо щетинились над его высоким лбом. Глаза тонули в узком разрезе и, когда Булавин улыбался, почти исчезали в складках век. В цехе его многие учились — кто по вечерам, кто заочно; учился и сам Булавин. Окончив в свое время