опять ляжет… Герой! Он дал бы фору десятку здешних блох. Пока не впрыгнул в танкетку.)
Я в ту минуту уже решил, что мой последний день. Колонне отсюда не выбраться. Я лишь облизывал сухие губы. Я уже научился быстро-быстро облизывать губы. И думать про последний день. Мы все научились… Война.
На другой… нет… на третий день после боя я был зван на недострой Росликом, пришел, а его нет. Только-только я закурил, набежали старики-чеченцы. Только-только присел на подозрительно шаткий табурет… Старики буквально откуда-то возникли. Словно бы их кучкой выбросили ко мне из-за недостроенной стены.
Один из них - в высокой папахе, седой, весь в острых морщинах. Знакомый мне лицом, он подошел и по-горски обнял меня. Касаясь щекой о щеку… правой… левой. Двое незнакомых стариков тоже было сунулись, но я глазами дал понять, что хватит объятий. Не хочу… Старость здесь, как зона риска - букет болезней. Старики тотчас деликатно отпрянули. Папахи сняли. Молча. Держали в руках. Тоже знак уважения.
Но как только я поднял (вопросительно) на них глаза, старики разом замычали, заныли… Один даже подвывал. Это они так взмолились.
- Са-ашик. Са-ашик… Сдай Хворь.
Их стариковское разноголосие, как всегда, неотчетливо. Невнятно. Звучало, как в госпитале, когда ты на анализах, - сдай кровь.
По сути так и было… Не больше и не меньше, они предлагали мне сдать им Хворостинина. Его кровь. Его жизнь. И притом вежливо - все же это был визит просителей… Для этих жалких стариков я большой человек. Очень большой. Я хозяин бензина и солярки. Я все могу.
С другой стороны - комедия!.. Комедия не только в том, что я никого никогда не сдавал, но еще и в том, что эта сделка, предлагаемая ими затея, не казалась им странной - звучала в обращении к федеральному офицеру вполне нормально… вполне деловито… как торг… как на вещевом рынке.
- Са-ашик… Сдай Хворь.
Комедию я должен был играть. Мое имя обязывало, и я сейчас был не я, а Сашик. А Сашик не мог выгнать их пинками и криком… Сашик человек достойный, и Сашик должен был говорить о жутковатом деле - как о деле. Беседовать. И, возможно, обсуждать условия. Иначе бы уже завтра старики перестали Сашика уважать.
Изобразив лицом ход мысли, я спросил:
- Сдать Хворостинина?.. Это с какого такого праздника?.. А воевать с вами кто будет?
Они едва не зарыдали:
- Сда-аааай… Са-аааашик … Он сжег наш хлеб.
- А вы сожгли его солдат в танке. В головном танке. Забыли, а?
- Мы не сожгли. Мы мирные люди… Са-аааашик.
Они опять устремились ко мне. Двое на коленях… Самые пахучие… Это не так просто, когда на тебя надвигается серебро седин. Оба в старинных столетних пиджаках. (Со стариковского же многоразового плеча. Умер, а пиджачок передал дальше… Носи и помни.) Но даже коленопреклоненных, я не хотел их видеть и ощущать вблизи. Я люблю дистанцию. А они приближались… Я боялся, закружится голова.
- Стоп, стоп! - я прикрикнул. - Давайте о деле… Хватит ползать.
Другая картина - мой знакомый старик. Настоящий горец! Держался просто и благородно. Стоял, чуть склонив голову… И чуть стыдясь за своих. (Но не унизив их замечанием.) Он стоял, лишь приложив ладонь ближе к сердцу.
Не сразу, но я углядел их главного. Мрачноватый чич, старающийся сейчас быть благостным и незаметным. Этот-то и пригнал ко мне стариков. Как овец. Пробовал меня купить… а почему нет?.. а вдруг!.. С ранней сединой на щеках и в бороде, он неплохо косил под старика. Он притаился, он прятался в кучке стариков. Он не был стар. И прятал смелые глаза.
- Са-ашик… Сашик.
Такой волчара ничего не боится. Пришел по делу. Старики ничто, старики только видимость, - он стариками пробовал меня… на покупку… а вдруг?.. Я на миг почувствовал себя чужестранцем - я это я, но внутри их тысячелетнего торга. Внутри тысячелетней горской реальности. На чужом базаре. На чужой земле.
Меж тем эти жалкие, пропахшие потом трудяги-старики были мстители. И за ними, за их блеяньем стояли деньги. (Уверен. Увесистая пачка. Восток!) Вот так и выглядят настоящие мстители. Они - на коленях… А я стою в рост… Тем удивительнее, как внятно я слышал, чувствовал их прессинг, их давеж. Их приглашение на открывшиеся торги. Приглашение, лишь чуть примаскированное их стояньем на коленях и стенаньями.
- Сдай.
Быть и оставаться Сашиком мне было важно не из игры, не из тщеславия… Из необходимости. Мне с ними жить.
И потому я был терпелив:
- Не могу. Никак не могу, уважаемые… Это нарушит равновесие войны. Наша вялая, тихая война может стать войной сумасшедшей… Зачем?
Я объяснял спокойно, с подробностями:
- Война, уважаемые, держится на особых людях. На больших людях. А Хворь, то бишь Хворостинин, как раз очень большой человек в этой войне.
- Он - капитан.
- Это для вида. Это как маскировка… Других таких, как он, сейчас у нас нет. Во всей армии нет. Сами это знаете… А ваш Басаев кто по чину?.. А?
Молчание.
- Он тоже по чину никто… Поняли?.. Всё, уважаемые. Точка.
Старики замолчали, натолкнувшись на неожиданную логику симметрии. Как всегда на Востоке… Теперь они думали и сожалели - неужели они, старики, не так начали разговор? Не с той карты пошли?
И тут я уже должен был разгневаться. На их затянувшееся молчание я просто обязан был обозлиться. Восток дело тонкое. (Гнев сильного - это его главная правда.) Именно в тишине… Именно когда просителям уже встать и уходить.
- Хворостинина сдать?! - вдруг заорал я. - Да вы охренели, отцы. Человека ценить надо! Вы же мудры… А сейчас вы прямо как братва горская… Вы своего Басаева прирежьте! А?!
Я гневался. (Работа…)
- Хворя им сдать! В войне баш на баш, - орал я. - Басаева как-нибудь прирежьте. В междусобойчике…
- Сашик… - заныл один из стариков заново.
- Ну, что мне вас учить… Прирежьте. Только без подмен!.. Чтоб телевизор во всех ракурсах его трупак показал.
Я очень гневался:
- … Чтоб на экране Басаев, а не завонявшийся чич. Личико чтоб. Лица ему не портить. Рожа чтоб читаемая. Ясно?.. Можно башку отдельно. Но уши не отрезать. Чтоб сразу узнали…
- Са-аа-ашик.
- Все. Все… Встали… Подъем, уважаемые… По домам!
Ушли… Едва не припрыжкой сходили старики по ступенькам опасной, шаткой лестницы недостроя. Без перил… Горцы!
Зато к машине, к “жигулю” шли медленно. Приуныли? Обговаривали неудачу?.. Один из стариков в брюках-галифе. Не пачка ли денег в гигантских карманах?.. А что?.. Они такие. Все с собой. Просто, как воды выпить. Старик опустил руки, вытянув их вдоль тела. Слегка контролировал деньги. На ходу. Едва касаясь галифешных карманов.
Вот там их “жигуль”. Еще и с маленьким российским флажком на капоте.
Оренбуржцы в том ущелье не потеряли ни человека. Молодцы! Только и погиб, с экипажем вместе, приданный им головной танк… В штабе спасенную колонну обговорили с особенным удовольствием. Заметили!
