постаревшая, да что там, больная, почти неподвижная, угрюмая, нелюдимая, умирающая с тоски по мужу, – была в двадцать раз заметней, красивей и, как любили говорить девчонки на рабфаке, интересней свой сестры Даши.
– Он симпатичный, но неинтересный, – как-то раз сказала Марусина подружка Люба про одного парня, который звал ее с ним ходить.
– А кто, например, интересный? – спросила тогда Маруся.
– Ну кто... Например, Гошка Кудымов, – сказала Люба.
Тут подруга в точку попала. Гошка Кудымов был не просто интересный, он был... он был такой... По нему сохли все девчата, которые его знали. И те, которые не знали, а просто видели, тоже сохли. Вот как увидит какая-нибудь девчонка Гошку Кудымова – так немедля и начинает по нему сохнуть.
Конечно, у тети Дуни не было таких необычайных черных глаз, как у Гошки Кудымова, и кудри кольцами не вились, и улыбаться так, как он, поглядывая исподлобья, тетя Дуня, конечно, не умела. Маруся вообще ни разу не видела улыбки на ее лице! А все ж в ней было что-то такое, вот такое... словами невыразимое... На девчат, у которых это есть, ребята оборачиваются и смотрят им вслед, а по тем, у которых этого нету, просто глазами скользят незряче... Так вот и по Марусе скользили. И по маме ее, видать. А вслед тете Дуне обернулся Вассиан Хмуров – да и пристал к ней навечно.
То есть, значит, Вассиан жену свою всю жизнь крепко любил. И просто так, не обмолвясь и словом, не смог бы от нее уйти. Он и не ушел, а просто отлучился. Причем ради чего-то очень важного, настолько важного, ради чего можно было и жизнью рискнуть, и рискнуть жену встревожить. Он оставил записку. Но по воле случая она не попала к тете Дуне. Как такое могло случиться? Да мало ли! Скажем, Вассиан Хмуров положил записку на стол, уходя, а придавить чем-нибудь забыл, вот бумажку и сдуло ветерком, вынесло в окно, а потом и под крылечко. И если бы хоть одна курица пусть единожды умостилась снестись там, хозяйка бы записку нашла. Так нет, эти шалавы туда не хаживали, они в лопухах мостились или под сараем...
И вот еще до чего додумалась Маруся за то время, что в доме тети Дуни провела. Конечно, Хмуровы были деревенщина... а все ж почище, поумней иных городских. Только поначалу Маруся насмехалась над Вассианом, который собрал в книжку бредни старушечьи, да еще и денег приплатил своих, чтобы те бредни напечатали. А потом подумала – она-то чего заносится? Она кто? Девочка рабфаковская. А дядя Вассиан? Какой-никакой, а все же писатель! Интеллигент! Не чета тем, которые по избам сидят, кулакам да приспешникам мелкой буржуазии. Конечно, Владимир Ильич Ленин называл интеллигенцию гнилой, однако не вся ж она гнилая. Максим Горький, к примеру, буревестник революции, тоже писатель, значит, интеллигент. И поэт Маяковский, и Николай Асеев, чьи стихи про «Синих гусар», про декабристов, так сильно нравились Марусе, что она даже плакала, когда читала:
Так вот про Вассиана Хмурова. Он наверняка не просто так собрал деревенские рассказы про варнацкое золото, а понимая, что в каждой байке есть капелька истины. Говорят же: «В каждой шутке есть доля правды». А что, если капелька правды есть и в местных сказках про золото? Что, если докопался Вассиан до той правды и решил проверить? Или не сам докопался... Вернее всего, кто- то пришел и ему что-то рассказал... и он рассказу настолько поверил, что опрометью бросился с тем человеком из дому, даже не простившись с женой.
Какой человек? Что именно он рассказал? Вот уж что узнать так же трудно, а то и невозможно, как выяснить, что сталось с Вассианом. Можно только предположить: он погиб там, куда ушел, иначе дал бы знать о себе жене.
Но если он жив? Если нашел варнацкое золото? Тогда почему не возвращается? Обещал же – вернусь, мол. Значит, что-то случилось, из-за чего он не может исполнить обещание. Или все еще занят поисками золота? Гадать можно до конца дней своих. И ни до чего не догадаешься!
Маруся подошла к ограде, оперлась на нее и уставилась туда, где за небогатым огородиком поднималась стена леса. Она раз или два за время своего пребывания в деревне прошлась по опушке, но ни грибов, ни ягоды не нашла. Да и понятно, небось не она первая тут прохаживалась с корзинкою. А в чащу забрести не решилась, хотя видела не одну тропку, уходящую туда. Но вокруг тропок смыкались подлесок и высокая трава, лес был мусорный – пойдешь в платье и сандалиях, а вернешься в лохмотьях да в репьях, как коза-дереза. Ничего лишнего из одежды Маруся с собой не прихватила, так ведь и не было у нее ничего лишнего.
Интересно, а далеко ли до той Золотой пади, о которой говорил возчик? Какое странное слово – падь... Здесь, на Нижегородчине, так не говорят. Может, слово варнацкое? Или просто сибирское? Мать как-то обмолвилась, что Вассиан Хмуров родом из Сибири, учился в Москве, учительствовал в Нижнем, ну а потом его каким-то ветром в Падежино занесло. А между прочим, слово «варнак» – не простое. Так называют каторжников, беглых из Сибири. Ну да, ведь те варнаки бежали именно с сибирских золотых приисков. Они, вероятно, и занесли чужое словцо «падь» в здешние края вместе со своим золотом.
Золотая падь, Золотая падь... Почему она золотая? Неужели потому, что где-то там золото зарыто? И какие там мороки? О них поминал возчик. Призраки, что ли? Привидения? Так то, наверное, ночью. А днем небось просто долина, лежит да и лежит себе, и ничего в ней нет особенного. Ночью-то все всегда страшно, а днем страхи-мороки рассеяны солнечными лучами...
Маруся стиснула руки. Ой, как раззадорило ее вдруг любопытство! Она всегда была такая – вынь да положь, нетерпеливая. Мать посмеивалась: ты-де как сухие еловые иглы, вмиг вспыхнешь и сгоришь, следа нет. Маруся и сама за собой знала – стоит подождать, и желание утихнет. Самым трудным было не кидаться исполнять его немедленно, а именно заставить себя подождать. И потом как рукой снимало неодолимое стремление бежать на новую кинокартину, или на танцы на площадке над Откосом, или нажарить дерунов из остатков картошки, или, отложив книжки, пошептаться на крылечке с соседкой Любкой о том, с кем нынче ходит Гошка Кудымов...
«Ерунда, – твердила себе Маруся сейчас, – ну вовсе нечего мне в лесу делать. Небось те, которые ищут золото, не шибко рады будут, когда я там появлюсь. Да и как добраться туда? Я даже не знаю, куда идти. Еще заблужусь! И не идти же в платье...»
И тут словно бы кто-то шепнул ей в ухо: «А гимнастерка и штаны, которые лежат в сундуке в сенях? А парусиновые сапоги?»
В самом деле, эти вещи Маруся видела. Она даже как-то раз примерила сапожки – они оказались не мужские, а, как теперь говорят, мальчиковые, на вид не сильно больше Марусиного тридцать седьмого размера. И девушка подумала тогда, что они совсем мало надеваны, и если бы тетка взяла да и отдала их Марусе, когда та соберется уезжать, было бы очень даже неплохо. Вряд ли ей такие ладные сапожки уже сгодятся, к чему они в деревне? Сразу видно, что уже много лет лежат неношеные. Но Маруся никак не могла придумать, как бы разговор о тех сапожках повести. А теперь вот сгодятся, и Маруся ни слова не скажет тетке о том, что взяла их.
Она отскочила от забора и вихрем понеслась в сени. Лютое нетерпение словно подгрызало ее изнутри.
– Охолонись! – сердито сказала девушка сама себе, но окрик пролетел мимо ушей, словно был произнесен чужим глупым голосом, прислушиваться к которому не обязательно и даже не нужно.
Заглянула в боковушку, где спала тетя Дуня. Там тихо, лишь слышно сонное дыхание.
«Я недолго, только в лес войду – и назад», – мысленно посулила Маруся – и даже поморщилась, потому что поняла: вранье забубенное. Она врала сама себе. Она знала, что не успокоится, пока не дойдет до Золотой пади и не увидит, что там за падь такая. А может, пока не найдет там чего-нибудь... не найдет там того, в честь чего место носит свое необычное название...
Ну да, конечно, это недостойно будущей комсомолки. Ну да, конечно, мечты о богатстве должны быть чужды ей. Даже отвратительны. Просто позор – вдруг возмечтать о грудах золота, как будто она не рабфаковка, а какая-то кисейная барышня, бесприданница из старинных пьес, мечтающая о деньгах, чтобы повыгодней выйти замуж. Все ее силы, все мечты должны быть устремлены к светлым горизонтам победы мировой революции, построения социализма во всем мире, а она думает о том, как может выглядеть загадочный варнацкий клад.
– А может, я найду клад и передам его на дело строительства нового общества! – запальчиво пробормотала Маруся и испуганно прихлопнула рот ладонью. Не хватало сейчас тетю Дуню разбудить.
