знаменитой писательницы, ведь она одна, а преследователей, самое малое, двое. Понтий же явился сюда, в развалины, не один – кому-то же он адресовал свою реплику.
Все эти мысли промелькнули в голове Алёны поистине мгновенно и уложились точнехонько в тот краткий промежуток, который разделил слова Понтия – и ответную реплику:
– А та дылда с ними была?
Новый голос Алёна тоже мигом узнала, хотя сии поскрипывающие модуляции слышала недолго, – Зиновия! Ну да, Зиновия, не пустившая их с Лешим в монастырь. А «дылда», надо полагать, – писательница Алёна Дмитриева?!
– Нет, ее я не видал, наверное, в доме осталась, – откликнулся Понтий.
Так... В доме осталась Алёна Дмитриева, писательница, которая, теперь сомнений нет, и подразумевалась Зиновией под дылдой.
Дылда? Всего каких-то несчастных 172 сантиметра, даже не модельный рост! Наверное, сама Зиновия росточком метра в полтора, коротконожка какая-нибудь. Тогда все понятно: она из самой черной зависти, что жизнь не удалась и ноги у нее длиной в двадцать сантиметров, готова обозвать дылдой всякую женщину, которая хоть на чуточку выше. Но Понтий! Высоченный Понтий! Он-то мог бы поправить свою тетку, сказать, что в доме осталась никакая не дылда! Что за семейка, которая беспрестанно оскорбляет почти знаменитую писательницу? То обезьяной Читой, то дылдой называют...
Впрочем, члены семейки вообще не стеснялись в подборе слов даже по отношению друг к другу, в чем Алёна не замедлила убедиться через минуту.
– Слушай, тетя Зина, – сказал Понтий, – по-моему, вы с папаней просто спятили насчет рукописи прадедушки Вассиана.
Ну, если бы Алёне Дмитриевой кто-то сказал, что она спятила, даже за компанию с другим человеком, она бы просто испепелила оскорбителя на месте! Однако у Зиновии оказалось совершенно иное мерило ценностей.
– Прадедушки Вассиана? – возмущенно воскликнула она. – Какой он тебе прадедушка? Он нам вообще никакой не родственник! А Тимке он прадед, да и то – двоюродный, через жену свою, тетку Маруськину.
«Тимка – это Феич, – сообразила Алёна, которая уже начинала разбираться в витиеватых родственных отношениях странного семейства. – Значит, Вассиан – никакой не старообрядец, а дядюшка той самой Марии, которую все кличут просто Маруськой. Какую же ценность может иметь его рукопись, если он не Топорков, не старообрядец, не преподобный, не святой, а просто дядюшка?! Значит, церковными ценностями тут и не пахнет. Неужели все сводится к старинным знахарским рецептам?»
– Что-то я никак не пойму, – насмешливо проговорил тем временем Понтий. – Если ты уверяешь, будто Вассиан – прадед Тимки, значит, Тимка и в самом деле имеет право на его записки? Не мы, которые их прибрали к рукам, а он, если судить по праву наследования?
– Ну, – уклончиво заговорила Зиновия, – мы с Тимкой все же, хочешь не хочешь, по деду Тимофею родня, двоюродная, так что права наши на наследование, можно сказать, равные – и на клад, и на эти бессмысленные бумажонки. Дурак Тимка, что верит, будто в записках Вассиана скрыты какие-то толковые сведения. Он думает, в них написано, где Маруська все зарыла, а там один бред про любовь к той туземке.
– Ну, кое-что про Тимофея и про Маруську там все же есть, – возразил Понтий. – И про остальное – тоже.
– Да, есть, – согласилась Зиновия. – Только сущая ерунда. Но очень правдоподобно наводится тень на плетень. Поэтому рукопись – отличная ловушка для Феича. Как ловушка на зверя. Знаешь такую? Яма прикрыта кольями и дерном, выглядит, как твердая земля, а посредине лежит приманка. Но «крыша» провалится, когда на нее доверчиво наступит медведь. Так же провалится и Феич, когда потянется за дневником.
Что рассказала бы Маруся Павлова, если бы захотела
– Мать честная! – воскликнул парень изумленно. – Кого ты привел, Митюха?
Маруся оглянулась в поисках неведомого Митюхи, но никого, кроме Племяша, рядом не было.
– Маруська это, – немногословно сообщил Племяш.
Тогда девушка сообразила, что, пожалуй, он и есть Митюха. Ну надо же, у него и человеческое имя имеется, оказывается. Да какое хорошее...
– Где взял? – широко улыбнулся парень и подмигнул Марусе ярким синим оком.
У нее как-то странно стеснилось в горле и руки похолодели. Ишь, какие глаза... Неужели такие бывают? Прямо синий пламень, а не глаза! Раньше Марусе казалось, что самые красивые глаза на свете – у Гошки Кудымова, а теперь... а теперь... Синий пламень! Бесов огонь! Так и жжет взглядом! Да... Гошка Кудымов, конечно, интересный, но этот – интересней в двадцать раз. А может, и в сто.
– Шел да нашел, – между тем ответил Митюха. – Девка, вишь ты, пошла в лес да заплуталась, а я вывел.
– Знать, по грибы пошла, по ягоды? – невинно спросил парень, озирая Марусю с ног до головы. И как-то выходило, как-то чувствовалось, что отмечает он не только гимнастерку, штаны и сапоги – одежду, странную для девушки, которая пошла в лес, но и видит все, что под одеждой находится. Не в смысле старенькое платьице, а то, что даже под ним и под бельем... Он словно бы видел Марусю вообще насквозь, до смятенных мыслей ее и самых тайных желаний.
– Ну, вроде того, – ухмыльнулся Митюха. – Она его племянница. – И кивком указал на груду земли.
– Да ну?! – округлил глаза парень.
– Я ж тебе говорил, что тетка Дуня вызвала с города подмогу, племяшку свою.
– Говорил. Да, помню. Но я решил, там недоросток какой-то, я и в мыслях не держал, что будет вон какая справная... и большенькая уже. – Синеглазый снова подмигнул Марусе, однако та не заметила, потому что с ужасом смотрела на груду земли.
Она явно была свеженасыпана, не успела еще заветреть. Это что же, могильный холм?! Там, под грудой, Вассиан Хмуров зарыт, что ли?! Они убили его?! Убили и зарыли? Только что, прямо перед приходом Маруси? А теперь... теперь...
У девушки подкосились ноги. Схватилась за рукав Митюхиного пиджака и вроде бы даже удержалась, но в ту минуту... В ту самую минуту на могильный холм откуда-то упал здоровущий ком земли, а потом из-за насыпи показался какой-то черный человек, грязный, как черт, который смолу в адовых котлах размешивает, обросший бородой и изможденный, словно грешник после мытарств по мукам, и вытаращил на Марусю темные глаза:
– Племянница Дунина? Маруся, ты? Как ты сюда попала, бедняжка? Зачем пришла? Тебя Дунечка послала?
Она молчала, только тупо моргала и пыталась справиться со спершимся дыханием. Вроде бы живой человек... Или все ж мертвец оживший перед ней?!
– Не узнаешь? – слабо улыбнулся этот страшный, глядя на ее ошарашенное лицо. – Ну да ты меня не помнишь. Я твой дядя – Вассиан Хмуров. Муж Евдокии.
Маруся слабо кивнула, постепенно начиная верить, что человек вроде бы вполне живой, а грязный такой оттого, что копает землю. Он, видать, и накидал холм своей лопатой. Что ж он там роет, интересно знать? Ах, да какая ж она дура! Митюха еще там, у озера, сказал, что Вассиан роет золото!
И впрямь роет. Очень удивительно. Разве золото – картошка, чтоб его вот так... раз да раз?
– Здравствуйте, дядя Вассиан, – пробормотала Маруся. – Я записку вашу прочитала... то есть не всю, ее ветром под крыльцо занесло, и слова смыло, там чуточка осталась, про золото, про аз, про то, что вернетесь... Тетя Дуня ее даже не видела еще, а я первая прочитала... нашла и прочитала... а потом решила... решила... и отправилась...
Маруся сбивалась, путалась в словах, то глядя на Вассиана, то косясь на незнакомого парня, который не сводил с нее насмешливого, до мучений пронзительного, ну просто-таки насквозь пронизывающего взгляда.
– Спасать меня отправилась? – спросил Вассиан ломким голосом. Показалось, или впрямь большие, темные, глубоко запавшие глаза его наполнились слезами?
Язык Марусин к нёбу присох. Ну как скажешь, что она решила попытаться золотишком разжиться, а на
