источавшие легкий-легкий, едва уловимый аромат очень приятного парфюма. – Во времена мрачной опричнины Ивана Грозного всякое бывало, когда государственных изменников наказывали. И родственников их тоже не жаловали. Кого в ссылку отправляли, кому посылали убийц, кого травили. Мать одного из таких преступников до смерти защекотали. Это была именно пытка, да еще какая! Впрочем, что я тебе рассказываю? Ты и сам все чувствуешь, верно? – И она очертила ноготком круг по его напряженному животу.
– Чув... чув... чув... – пропыхтел Понтий и вдруг умолк.
Алёна даже встревожилась его внезапным молчанием. Ей показалось, что жертва ее игр перестала дышать. Вообще заморить кого-либо до смерти, пусть даже такого клятвопреступника и лгуна, как Понтий, вовсе не входило в ее намерения. И потому, что Алёна, насколько сие от нее зависело, все же исповедовала принцип «Не убий» (один или два отступления произошли вовсе не по ее вине, а лишь из-за того, что ее ангел-хранитель оказался на высоте и защитил свою подопечную, а вот ангел-хранитель противной стороны то ли зазевался, то ли вообще руки умыл и сложил с себя все свои охранные обязанности), и потому, что чертовски привлекателен, как уже говорилось, был этот молодой красавчик. Просто не поднялась бы у Алёны рука испортить такое классное создание!
– Эй, ты там как? Жив еще? – спросила она настороженно, а ноготок ее снова очертил кружок по напрягшемуся животу жертвы.
Понтий глубоко, резко вздохнул, и Алёна совершила два открытия: во-первых, тот, хвала Создателю, еще вполне жив, и она, стало быть, не взяла греха на душу, а во-вторых... а во-вторых у Понтия напрягся не только живот.
Что рассказала бы Маруся Павлова, если бы захотела
– Слушай-ка, Марья Николаевна... – проговорил Вассиан, и девушка аж вздрогнула от неожиданности.
Те несколько дней, которые Маруся провела в лесу, дядюшка на нее косился очень неприязненно, что было вполне объяснимо. Он-то видел в племяннице спасительницу, а она, зараза такая, душой и телом предалась человеку, его пленившему. Маруська отводила от него глаза по утрам, зная, что Вассиан слышал стоны и крики, которые исторгал из нее Тимка. Она не могла их сдержать. Рада была бы, но не могла, не было у нее таких сил. Маруся прежде и не знала, что поговорка «Баба – что балалайка, щипни за струночку – так заиграет, не остановишь!» настолько правдива. Однако поговорку-то она прежде слышала, но сути ее не понимала. Теперь же знала: та струночка находится у нее в самом что ни на есть стыдном месте, и ни Митюха, ни Вассиан не поверят в то, что она кричит от злости, сопротивляясь Тимке. Ну вроде как она ему не дается. Конечно, по сладким, счастливым стонам ясно было, что дается, да еще как!
Потому и отводила Маруся от Вассиана глаза, потому и сторонилась его, и помалкивала, и, даже принося ему обед, вот как сейчас, даже когда рядом не оказывалось ни Тимки, ни Митюхи, держалась так, будто они были совершенно чужими людьми и им нечего было друг дружке сказать. Да и Вассиан не лез с упреками и с жалобами. Но вдруг на тебе, заговорил.
Маруся даже вздрогнула от неожиданности, даже испугалась – а ну как потребует помощи? Ну как спасения потребует, в конце концов? Что ж, он вполне вправе такого от нее требовать, да вот беда – она ничем ему не поможет, потому что это значит выйти из Тимкиной воли, чего она меньше всего хотела. То есть даже вовсе не хотела покидать его ни телесно, ни духовно. Но что было делать? Вассиан заговорил, и Маруся вскинула на него испуганные, настороженные глаза.
– Слышь-ка, Марья Николаевна, – повторил Вассиан, – ты домой-то возвращаться намерена вообще или так и будешь тут сидеть, пока белые мухи не полетят?
– Да что ж так долго-то? – робко проговорила Маруся. – Тимка говорил, теперь, когда они с Митюхой тебе помогают, дело быстрей пошло...
– Какое дело? – с невеселой усмешкой спросил Вассиан. – Что именно пошло и куда, скажи на милость? Ты видела, чтоб два наших кладоискателя хоть крупицу золота нашли?
Маруся растерянно поморгала и покачала головой. А ведь и в самом деле, ни Тимка, ни Митюха ни об чем таком не обмолвливались... И она даже не думала, что должны быть какие-то находки, хотя это дураку ведь понятно. Но она думала не столько о золоте, сколько о Тимкиной плоти, которая стала для нее дороже всякого золота.
– А знаешь почему? – вкрадчиво спросил Вассиан.
Маруся почувствовала, что ее бросило в жар и в краску. Да откуда она знает, почему так вышло? Наверное, потому, что жила она скромницей нетронутой, нецелованной, расцветала только жаркими тайными мечтами, в которых даже родной матери не сознаешься (то есть именно ей-то и не сознаешься, та за такие речи обзовет по всякому и отходит отцовым ремнем без всякой жалости), жила, значит, сущей дикаркою, а тут явился пред ней бесстыжий, охальный, ловкий и умелый Тимка, ну и, понятно, стала она думать не головой, а тем самым местом, на котором так же ловко, как балалаечник на балалайке, играл ее мужик, ее хозяин, ее повелитель, ее милый и желанный.
Так подумала Маруся, и тотчас девушку снова окатило волной краски и жара, потому что только сейчас поняла, что Вассиан вел речь совсем о другом. Дядька имеет в виду, не знает ли она, почему золото не отыскивается.
Нашел кого спрашивать! Ей-то откуда это знать? Она-то что в старательском деле понимает?
– Да, – кивнул Вассиан, – ты не знаешь. А я знаю. И скажу тебе. Потому что нет тут никакого золота. Видимо, что-то напутал дядька Софрон. Или с самого начала золота было совсем мало. Все, что я нашел, больше нету. Или Максим его где-то в другом месте выбросил.
– Максим? Софрон? – растерянно переспросила Маруся. – Это кто ж такие?
– Да все те же варнаки, чей клад мы найти пытаемся, – со вздохом сообщил Вассиан, глядя на Марусю, как на круглую дуру. – Или не знаешь? Ты ж за их золотом пришла, а ничего о них не знаешь?
– Я в вашей книжке прочитала, что были два варнака, которые из-за варначки подрались, – проговорила Маруся.
– Да, ее звали Тати, – кивнул Вассиан. – Она их на побег подбила, на убийство Стрекалова и прочих, она план побега с прииска выдумала, она была их злым гением, она их почти привела к свободной жизни и настоящему богатству – и она же их погубила.
– Постойте-ка... – проговорила Маруся, которая слушала-слушала, будто очарованная, да вдруг спохватилась. – Как же вы говорите, что она привела их к настоящему богатству, а тут же уверяете, что Софрон ошибся и никакого золота тут в помине нет?
Вассиан оторвался от миски с похлебкой и посмотрел на Марусю со странным выражением. Ей показалось, что он чем-то недоволен.
Тот и впрямь был недоволен – тем, что Маруся оказалась не столь глупа, как ему хотелось бы, и умела связывать концы с концами.
– Да ведь про Тати и про золото баснословное – именно что Софроновы байки, – наконец сказал он наставительным тоном. – И я в том теперь сам убедился. Ну ты рассуди, Маруся: я тут перелопатил каждый вершок, и мало сказать перелопатил – я все вот этими руками, вот этими пальцами перещупал. – Вассиан показал заскорузлые от земли, загрубевшие свои руки. – А что нашел? Всего лишь крохи какие-то. Не самородки, а самородочки. Вдобавок, сплошь сорные, с кварцем смешанные. Вернее, золота там по отношению к кварцу так мало, что вполне можно сказать, что кварц с золотом смешан, а не оно с ним. Тебе Тимка-то хоть показывал нашу невеликую добычу?
Марусе очень захотелось гордо кивнуть, но она вынуждена была чуть качнуть головой.
В самом деле, Тимка ничего ей не показывал. А почему?
– А почему? – не без насмешки проговорил Вассиан, словно подслушал ее мысли. – Да потому, что не собирается он с нами делиться, вот что я думаю. Ни с кем – ни со мной, уж разумеется, ни с Митюхой, верным и преданным, который за Тимку даст себе руку правую отрубить, ни, само собой, с тобой, Марусенька, дорогая ты моя племянница, – делиться он не будет. Как только поймет, как только уразумеет, что золота тут одни крохи, так и рассудит, что его ему одному едва ли хватит. И на кой ляд ему другие подельники сдались? Дотумкается до этого – и порешит нас всех к такой-то мамаше. Я тебе точно говорю, девочка моя. И ты, главное, даже не заметишь, как он все проделает.
– Тимка... – сдавленно проговорила Маруся. – Тимка – меня? Порешит?!
– С небывалой легкостью, – грустно промолвил Вассиан. – Думаешь, ты одна у него? Да все бабы и
