вверх, глазами, в которых плясали смешливые огоньки, до помрачения рассудка ненавидимые Серегой.
Охранник, хотел было ухватить шутника за шиворот и встряхнуть как следует, он даже вытянул свою верхнюю конечность для этого, но тут увидел, что конечность его облачена не в привычную синюю форму, придающую уверенность трусоватому в обыденности характеру, а в красный рукав с ромбиками и желтые поролоновые перчатки. Серега повернулся к напарнику, и вопросительно посмотрел на того, будто спрашивая — «Че эта?», но ответа не получил.
Напарник, вытаращив глаза, смотрел на своего коллегу, и не узнавал его.
Зато узнавал он в образе, который принял необъяснимым образом его друг, циркового клоуна в рыжем парике. Он, чувствуя непростительное надругательство над охранной властью, подлетел к коллеге и, желая лишь помочь, ухватился за рыжую шевелюру, дернув резко. Но на удивление обоих стражей врат в царство телеэкранное, парик не сдернулся, а лишь утянул за собой перепуганную башку Сереги, причинив боль. Тогда напарник, схватил двумя короткими, толстыми как кабачки, пальцами красный круглый нос товарища и рванул его на себя. Но и нос не отлепился от физиономии, а лишь вызвал брызги слез и пронзительный крик ничего не понимающего охранника.
— Что это со мной?!! — завопил Серега, панически ощущая, как его только что дернули сначала за волосы, а потом еще больнее за распухший почему-то и почему-то лиловый нос. Плача он сам попытался освободиться от юмористического костюма и первым делом стал стягивать с рук поролоновые перчатки, но не смог, ощущая лишь, что пытается снять собственную кожу. Тут с ним случилась истерика и он, не глядя побежал куда-то, звеня бубенчиками на манжетах.
— Так мы пройдем? — поинтересовался Василий у второго стража, стоящего с разинутым ртом посреди прохода.
Тот, имея мозговых извилин на две поболее, чем у сбежавшего коллеги, и наблюдавший всю сцену от начала и до конца, противится не стал, а просто молча развернулся и тряся толстыми короткими ляжками побежал по кафельному полу прытким кабанчиком, юркнув в конце коридора за дверь. Троица визитеров спокойно прошла сквозь покинутый пост, села в лифт и вознеслась в нем на пятый этаж останкинского телецентра.
АВТОВОКЗАЛ
— Каждый кирпич в кладке сознания, есть вклад величайший, трудоемкий и веский! — провозглашал оратор, стоящий за трибуной. В зале народу была тьма. Кто-то мирно похрапывал, кто-то тайком распивал что-то витающее в воздухе портвейным запахом, кто-то внимательно и с интересом слушал. Елисей сидел далеко и из-за пелены дыма парящего над головами с трудом различал черты лица выступающего. Тот тем временем продолжал:
— Мы! Все мы! Являемся непосредственными созидателями! Зодчими и архитекторами в своем роде, и наша задача, объективно внедрять и быть непоколебимыми…
О чем шла речь, Елисей не понимал. Что это было за собрание и кто все эти люди сидящие вокруг, было для него загадкой. Однако он зачем-то поднялся и откашлявшись в кепку, что была зажата в его руке, крикнул в президиум, звонким голосом молодого активиста.
— А что прикажите делать с ангелами? И почему самолеты? Самолеты почему?..
Некоторые головы обернулись к Нистратову и, как показалось, посмотрели на него с укоризной. Оратор замолчав, поискал взглядом порвавшего его речь зрителя. Нашел и, вытянув указательный палец в его сторону, громовым голосом произнес:
— Такие как вы! Отчужденцы! Бросившие все на самотек, а сами одномоментно хранящие под кроватями крылья, эрозия в дружном сообществе настоящих создателей! А самолеты не вашего ума дело!!! Это в пятое управление, пожалуйста, к главному по аэрокатастрофам!!! Ишь нашелся фигляр-мокрица!!!
Зал тут же зааплодировал, послышались возгласы; «Даешь!!!», «Гнать таких в шею!!!», «Молодец Ихтианозаврыч!» — и еще много других смешавшихся в гремящую какофонию. Елисей пристыжено сел на место, уловив презрительные взгляды некоторых с соседних рядов, и опустил глаза. Тут он, к своему удивлению, увидел люк в полу, похожий на те, что ведут в городские коллекторные каналы. Тем временем оратор на трибуне, воодушевившись вербальной победой над опростоволосившимся наглецом-зрителем, под одобрительные взоры президиума продолжал:
— …и пока всякий, кто продолжает выбивать себе местечко поуютнее, да постатичнее, жуя, прямо скажем — борщи, вместо положенного корм-пайка, будет указывать нам, что да где!!! Так и будет все искривляться до безобразности!
— Верно!!! — слышалось из зала.
— Давай, дави их, клопов!!! — скандировали голоса.
Елисей открыл крышку люка и потихоньку начал влезать в него, будто поглощаемый творожной массой, медленно и плавно.
— … еще при Афинаренте семнадцатом, сталкивались мы с той же, будь она не ладна, чертовой фрустрацией!!! А теперь? При нынешнем-то стаблоцифрокране? Что же нам мешает?
— Что? — доносился гул зала до ушей Нистратова почти полностью всосанного веществом в люке.
— … а то! — продолжал надрывно оратор, — Эти проклятые отчужденцы, чертовы куклы! И я не побоюсь этого слова… пора, товарищи, завязывать! Завязывать пуповину эту!
Под бурные овации, поглотившие последние слова горячего оратора, голова Елисея окончательно скрылась в люке, и он вынырнул в среду которая до дрожи в коленях показалась ему знакомой.
Он потерял свое человеческое тело, обратившись в странную пульсирующую субстанцию, похожую на новогоднюю елку, обтянутую паутиной сверкающих лампочек. Елисей поплыл, вибрируя, по длинному коридору-кишке, отражающему его блеск как пластичное зеркало. Тут же был и ИниПи Форгезо — странное существо необъяснимое научно, он что-то сообщил Елисею и тот понял, что в главной системе произошел сбой, его нужно закрыть, закрыть срочно или все грозит обернуться катастрофой настолько ужасной, что от осознания всей глобальности ее, Елисей вскочил потный и встревоженный на своей кровати, с красными глазами и горлом сухим, будто наполненным, растертым до порошкообразной массы стеклом. Он проснулся.
Сон улетучивался с каждой секундой и по мере этого в голову вонзались металлические штыри. Похмелье было тяжелым. Сновидение опять было бредовым, как часто это бывало с Нистратовым, но что его так напугало во сне, спроси его кто-нибудь сейчас, он бы ни как не смог объяснить. Однако, хоть события сна почти мгновенно забылись, тревожное чувство осталось и свербело где-то в душе.
Елисей встал, и медленно, боясь расплескать собственный мозг, как тарелку с супом, побрел в ванную. Голова гудела толпой коммунистических сторонников возле ворот отдавшегося капиталистическому змию Кремля, а в глазах плыли мутные круги. Вставив зубную щетку в рот, Елисей медленно задвигал ей словно слепой, выпиливающий лобзиком контуры готических зданий. Мятная свежесть наполняла ротовую полость, и сознание Елисея как будто бы прояснилось от приятного, щекочущего небо аромата, он посмотрел на себя в зеркало и тут вдруг вспомнил, что сегодня, именно сегодня он должен передать сумку с божественными пернатыми принадлежностями человеку на автовокзале. Встреча была назначена на три часа. Он выскочил из ванной, с белым пенным ободком вокруг губ, и совершенно ничем не отличаясь от эпилептика кинулся в комнату где на стене висели часы. Было без двадцати три.
— «Сколько же я спал?» — подумал истерически Елисей. Он побежал обратно в ванную, ополоснул рот, умылся, попил из-под крана, тут же очутился в коридоре, оделся, выскочил из квартиры, добежал до лифта, взвизгнул опомнившись, ворвался ураганом обратно в свой дом, вытащил сумку из-под кровати и кубарем скатился с лестницы на улицу. Поймав такси, Елисей выкрикнул:
— Автовокзал!
И не дождавшись согласия владельца авто, влез в машину. Магическое слово — «Автовокзал», Нистратов выкрикнул так, что водитель даже побоялся поднять цену вдвое, что он, по правде говоря, делал всегда. Елисей во время движения, дышал вчерашним перегаром, совершенно поглотившем мятный аромат зубной пасты, дергался, как маньяк на электрическом стуле, и подгонял медлительного, бомбилу. В момент
