Оснований для привлечения директора к ответственности не было и жалобы “закрывались”, как лишённые оснований.
Накал тайной войны снизился и, казалось, наступило затишье. Так продолжалось до случая задержания вневедомственной охраной грузового автомобиля с деловой древесиной, которую намеревались вывести, как дровянные отходы. Груз предназначался для Процкого. Был составлен акт и машину возвратили на склад.
Николай Владимирович просил не отражать этот случай в учёте и не предавать его гласности. Выполнить его просьбу было невозможно. По всем случаям хищения принимались меры, а когда такое допускали руководители любого ранга, они наказывались более строго, чем рабочие. Когда Процкому в его просьбе было отказано, он пригрозил мне, что я об этом пожалею.
О неблаговидном поступке парторга стало известно в райкоме партии, и он стал предметом рассмотрения бюро. Вместо признания своей вины, Николай Владимирович представил дело так, что это не что иное, как провокация, придуманная с целью скомпроментировать его, как партийного руководителя, чтобы избавиться от неугодного человека, вскрывающего недостатки и злоупотребления.
Мне пришлось рассказать о других проступках Процкого и заявить о его несоответствии занимаемой должности. Ему объявили выговор и предупредили, что если подобное повторится, он будет освобождён от работы.
Предупреждения не подействовали. В различные органы посыпались новые анонимные жалобы. На сей раз они содержали более резкие обвинения в мой адрес. В них сообщалось, что я жулик и аферист, который подкупил не только местные партийные органы, но и министерства республики и Союза. Указывались конкретные “доказательства” подкупа. Приводились, например, номера автомобилей, на которых вывозилась мебель, якобы отправленная мною министру и его заместителю в качестве взятки. Вновь сообщалось о приписках, незаконных премиях и других злоупотреблениях, имевших место на комбинате. Анонимщики требовали исключить возможность участия в проверках городских и областных организаций и министерства.
Рассчёт был прост: приведенные “факты” непременно вызовут новые проверки, которые что-нибудь вскроют. Не может же быть всё гладко.
И проверки не заставили себя долго ждать. Одна комиссия сменяла другую. В них участвовали работники прокуратуры и МВД республики. В первую очередь проверялись личные злоупотребления директора и факты подкупа им должностных лиц. Допрашивались многие работники комбината и других организаций, проверялись документы, но найти корыстные преступления и злоупотребления не могли. Долго возились с вывозом мебели в Минск. Такой случай действительно имел место. Заместитель министра Гончаров с помощью Мигурского купил мебель в магазине Райпотребсоюза. Он за всё расчитывался сам и я об этом даже не знал. Жалобы о корыстных злоупотреблениях и на этот раз были признаны необоснованными.
Что же касалось приписок и незаконного получения премий, то ими занялся Комитет народного контроля БССР, председатель которого - Лагир давно намеревался вывести меня “на чистую воду”. Проверку этой части жалоб он взял под личный контроль и привлёк к ней самых грозных и придирчивых контролёров республики.
На комбинат прибыла представительная комиссия контрольно-ревизионного управления Минфина республики, которая приступила к документальной ревизии финансово-хозяйственной деятельности комбината за 1976-й год. К работе привлекли и старого моего недруга Журова, которому представился шанс реабилитировать себя за постигшую неудачу в предыдущей проверке.
115
Мне часто приходилось слышать, что в Белоруссии евреям живётся лучше, чем в других республиках Союза. Не знаю, что для этого служило основанием. Может быть то, что здесь их было больше, чем в других районах страны (до войны в БССР проживало более миллиона евреев - примерно 10 процентов всего населения), может быть то, что белоруссы - народ миролюбивый и дружественный, а возможно то, что о руководителях республики ходили легенды, как о мужественных и стойких большевиках - ленинцах, которые только и заботились о дружбе народов, и потому не могли допустить проявления антисемитизма.
У меня на этот счёт было другое мнение. Не только потому, что и здесь было не меньше погромов, чем на Украине или в России, что в минувшей войне здесь погибло 800 тысяч евреев и что каждый восьмой еврей, из 6 миллионов жертв Холокоста, убит в Белоруссии. И даже не потому, что правители республики виновны в трагедии белорусских евреев, так как не предприняли ниаких мер по их спасению и даже не предупредили о грозящей смертельной опасности в начале войны.
В послевоенные годы в республике печаталась самая злостная антисемитская литература. Писатели типа Владимира Бегуна стряпали десятки юдофобских памфлетов, которые тиражировались сотнями тысяч экземпляров и распространялись по всему Союзу.
В то же время, о неисчислимых бедствиях и массовой гибели евреев в годы войны, о подпольных группах в Минском гетто, о героической борьбе 30 тысяч евреев-партизан не было публикаций в газетах и журналах, не печатали книг, не создавались кинофильмы и спектакли. Это была запретная тема.
А чего стоил карающий меч партии - Лагир? Сколько евреев он лишил работы и отдал под суд? Антисемиты рангом пониже, типа Журова в Могилёве, водились не только в каждом областном или районном городе, но и в небольших местечках и сёлах. А сколько антисемитов-директоров отказывали в работе дипломированным специалистам-евреям только по пресловутому пятому пункту анкеты?
Многие считали, что руководители республики антисемитизмом не заражены и все его проявления в центре и на местах исходят от конкретных лиц, не получающих указаний на сей счёт сверху. С этим нельзя согласиться хотя бы потому, что при тоталитарной системе, действовавшей в Белоруссии, как и во всём Союзе, начальство любого ранга меняло свою “принципиальную” позицию в зависимости от указаний сверху. Никто не позволил бы себе антисемитских поступков, если бы не чувствовал поддержки в руководстве республики.
Одного слова Машерова было бы достаточно, чтобы руководители-антисемиты притаились и замолкли. Он же такого слова, не произнёс.
116
Появление на свет нового поколения Гимельфарбов не заставило себя долго ждать. После рождения первой внучки Наташеньки, которая стала нашей любимицей и провела первый год своей жизни у бабушки и дедушки, нам стало известно о решении Ирочки и Мишеньки заиметь ребёнка.
Обсудив этот вопрос на семейном совете и, учитывая трудные бытовые условия этой семейной пары в Минске, мы пригласили Ирочку в Могилёв на весь период дородового и послеродового отпуска.
Ей были созданы все удобства и обеспечено хорошее медобслуживание. Беременность и роды прошли благополучно, и 10 сентября родилась наша вторая внучка Алёнушка. Она была личиком вся в Мишеньку и мы были рады, когда родители принесли свидетельство о рождении, в котором значилась наша фамилия.
Решение этого вопроса принималось неоднозначно. Конечно, в том, что дети получали отцовскую фамилию не было ничего удивительного. Так поступали из покон веков. Однако, в последнее время, в случаях смешанных браков, родители всё чаще давали ребёнку нееврейскую фамилию. Предпочтение отдавалось не только русской или белорусской фамилии. Годилась и армянская, и грузинская, и даже татарская, только не еврейская. И делалось это для блага ребёнка, которому еврейское происхождение могло быть только помехой в жизни. В этом случае ребёнок вообще не считался еврейским и при этом полагали, что так будет лучше для него.
Даже в чисто еврейских семьях не соблюдались обряды и обычаи предков, и детям старались дать
