застыла под Москвой, попытка немцев обойти столицу со стороны Тулы провалилась и всё отчётливее стал намечаться перелом на Центральном фронте.
Все это не замедлило сказаться на настроении людей, не только на фронте, но и в глубоком тылу. Местные газеты «Бакинский рабочий» и «Вышка» публиковали материалы о массовом трудовом героизме, проявляемом тружениками заводов, фабрик, нефтяных промыслов, колхозов и совхозов Азербайджана. Несмотря на нужду и лишения, люди работали по 10-12 часов в день, а порой, когда была особая необходимость, добровольно оставались работать во вторую смену.
В конце 1941-го года в Баку, как и в других регионах страны, сложилось тяжёлое положение с продовольствием. Основные продукты питания отпускались по карточкам. Дневная норма хлеба колебалась от 400 до 800 граммов на человека в зависимости от категории и тяжести выполняемой работы. Сахару и масла отпускалось по 400 граммов на месяц, а мясо можно было себе позволить только один раз в неделю. Фрукты, овощи и картошка по карточкам не отпускались, а на рынке на них, как и на другие продукты, цены были очень высокими.
О положении в городе с продуктами питания часто рассказывали нам нянечки. По их рассказам мы могли сделать вывод, что люди переживали голод и постоянно не доедали.
Понимая, чего стоила Аннушке та еда, которую она мне готовила по утрам, я запретил ей приносить мне продукты и предупредил, что есть ее закуски больше не буду. Обосновал я это тем, что аппетит у меня появился и я теперь с удовольствием ем госпитальную еду, которой мне хватает.
Нужно сказать, что несмотря на серьёзные проблемы с продовольствием, что отражались не только на снабжении мирного населения, но даже на солдатских пайках, госпитали обеспечивались продуктами питания по довоенным нормам, которые были вполне достаточными.
Если до прибытия в Баку, я испытывал отвращение к еде, что стало причиной моего прогрессирующего истощения, то здесь всё резко изменилось. До сих пор я не могу определённо сказать почему произошли такие перемены. Врачи госпиталя объясняли это нервным стрессом, перенесенным во время эвакуации из Кисловодска в Баку. Наверное, в таком объяснении есть определённый резон, ибо с первых же дней пребывания в Баку я стал понемногу принимать пищу, но мне лично казалось, что к этому имела отношение и Аннушка. Само её появление, отношение ко мне, а может быть и те вкусные блюда, которыми она меня кормила с ложечки, вызывали желание есть и придали моей борьбе за жизнь новые силы. Скажу более: я был просто не в силах отказывать Аннушке в приёме приготовленной ею еды.
Трудно сейчас выразить своё отношение и чувства к Аннушке. Я никогда не высказывал их ни ей, ни, тем более, никому другому. Даже самому себе я боялся признаться в своих чувствах. Для меня она была тем ангелом чистой красоты, о котором я как-то писал сочинение по русской литературе.
Я понимал, что её отношение ко мне было вызвано не только чувством жалости и сострадания, но ещё чем-то другим, более важным. Я не мог не видеть это по её глазам, улыбке и по какому-то потоку энергии, которую излучало это милое существо.
Иногда я сравнивал моё отношение и чувства к Аннушке со своими чувствами к Гене Фишберг -мечте моей юности, и приходил к выводу, что они не были не только тождественными, но даже подобными. Может быть причиной тому была разница в возрасте, а может быть в характере отношений Аннушки ко мне, проявляемых ею чувствах. Возможно в этом была моя благодарность за её чуткость, доброту и внимание. И всё же скорее всего причина была в том, что понемногу отступала болезнь, восстанавливались все нормальные чувства, присущие юноше - я был влюблён в Аннушку...
Правда меня одолевали сомнения: может ли такая девушка, как Аннушка, полюбить слабого, больного, искалеченного и совсем не привлекательного парня, каким был я в то время. Для этого у меня были все основания, и я хранил свои чувства в абсолютной тайне, не признаваясь в них не только Аннушке, но и своим друзьям по несчастью - Николаю Павловичу и Васе, которые не раз склоняли меня к откровенному разговору на сей счёт.
Несмотря на мои запреты, Аннушка продолжала баловать меня всякими лакомствами. Теперь она уже не носила мне закусок по утрам, а приносила только те фрукты и овощи, которыми нас здесь не баловали. Аннушка убеждала меня в том, что это необходимо для моего скорейшего выздоровления, а ей всё достается почти даром. То апельсины, мандарины или лимоны принесёт, то кислым огурчиком, квашенной капустой или головкой чеснока пресную госпитальную пищу дополнит. А ещё она приносила мне книги и я теперь много читал.
Когда Аннушка не приходила в госпиталь, я очень скучал и ждал её прихода. В палате уже привыкли к её ежедневным посещениям, и теперь больше никто не подтрунивал и не посмеивался над нашими отношениями, как это было раньше. Она стала подолгу задерживаться у моей кровати, рассказывала о своих родителях и младшем брате, который учился в седьмом классе, о своих подругах, о многом другом. Её отца, школьного учителя, мобилизовали в первые дни войны. Он воевал в Белоруссии и на Центральном фронте. Последнее его письмо было из под Смоленска. Вот уже два месяца от него не было никаких вестей. Из её рассказов я узнал, что она была отличницей в школе, которую окончила в июне, и что мечтала в этом году поступить на литфак университета. Вместо этого закончила трёхмесячные курсы лаборанток и вот уже два месяца работает в этом госпитале. Аннушка призналась, что пробует писать стихи, а когда я попросил её показать их мне, она густо покраснела и сказала , что не может, ибо в них все её секреты. Мне было приятно её слушать и я заметил, что не чувствовал болей, когда она сидела рядом.
После ноябрьских праздников, согласно заключению консультанта, меня, Николая Павловича и Васю решили отправить в специализированный хирургический госпиталь, в центр города. Мой лечащий врач объяснил мне, что есть опасность срастания костей сустава и в этом случае нога не будет сгибаться в колене. Он утверждал, что нас направляют в самый лучший госпиталь, который оснащен новейшей медицинской техникой и обслуживается ведущими хирургами города.
Когда наступило время погрузки в автобус, прибежала Аннушка. Она принесла новую, очень удобную сумку, помогла собрать моё имущество и обещала, что мы скоро встретимся.
Было очень грустно покидать этот госпиталь, который вернул меня к жизни, где я встретил Аннушку.
49
Палатой моего нового госпиталя служил спортзал, из которого не успели убрать баскетбольные корзины и снять сетки, прикрывающие стёкла огромных окон. В палате размещалось более семидесяти коек, между которыми были небольшие тумбочки. Николая Павловича и Васю поместили рядом со мной и мы имели возможность общаться.
Госпиталь находился на Коммунистической улице, в самом центре Баку, в красивом большом здании, которое ещё недавно было главным корпусом Азербайджанского Госуниверситета. Когда меня на носилках вносили в госпиталь, я успел заметить полукруглый фасад огромного дома, просторный вестибюль с мраморными колоннами и красивой парадной лестницей, широкие длинные коридоры, уходящие в противоположные стороны от вестибюля. По сравнению со школой, в которой размещался наш предыдущий госпиталь, всё здесь выглядело внушительно и капитально. Мне ещё не приходилось бывать в таких зданиях и оно мне показалось подобным дворцам, которые приходилось видеть только в кино.
И всё же мне не по душе был наш новый госпиталь. Всё здесь было каким-то казённым и не уютным. Я сравнивал его с прежним госпиталем и всё там, казалось, было лучше. И обслуживание, и лечение, и питание, и отношение к больным. Когда я спросил у Николая Павловича и у Васи не сложилось ли у них такого же впечатления, они ответили отрицательно. Им, наоборот, всё здесь нравилось, особенно лечение. Они были очень довольны электропроцедурами, массажем и лечебной физкультурой, чего в прежнем госпитале не было. Был здесь и прекрасный актовый зал, где ежедневно бывали концерты или показывали кинофильмы. В общем они были другого, чем я, мнения о новом госпитале.
Наверное, всё дело было в том, что сюда не приходила Аннушка, которую я постоянно ждал и без которой очень скучал. Каждый вечер я не отрывал глаз от входных дверей, а её всё не было. Мои сомнения по этому поводу полностью рассеялись, когда в один из ноябрьских вечеров в палату, наконец, вошла Аннушка с пакетом мандаринов и просидела у моей кровати несколько часов. Она извинилась, что долго не
