– Папа! – закричал Петька и бросился к нему. Мужик тоже оглянулся, понял – лицо его приняло удовлетворенное выражение, и самоустранился с сознанием исполненного долга.
Петька повис на Топилине, и так, вместе с ним, тот и подошел к жене. Петькин порыв был как нельзя более кстати.
– Здравствуй! Почему ты вагон не указала? – спросил он, потянувшись, чтобы поцеловать жену в щеку. Она отклонилась – чтобы он не достал – с тяжелой, несошедшей укоризной в глазах.
– Так-то ты нас ждешь…
– Клянусь, Люда, – сказал Топилин. – Вот, смотри! – И, опустив Петьку, полез за телеграммой.
– Ладно, – сказала жена. – Верю. Хотя, по-моему, ты просто опоздал.
– Да клянусь! – взмолился он, протягивая доказательство.
Жена, наконец, словно с сожалением убедившись в его правоте, кивнула на чемодан:
– Пошли.
Он подхватил, и они пошли. Пронесло. Топилин был почти счастлив. Умела она его поставить на место. Казалось, ему отпущены все грехи. Он шел очищенный, удовлетворенный, в считанные мгновения пристегнутый к упряжке. Супруг. И тянул ровно, с мерным привычным усилием налегая грудью.
– Папа, как это ты сам отремонтировал? – спросил Петька. – Ты разве ремонтник?
– Я не один, – сел Топилин на корточки перед сыном, чтобы жена не увидела его лица. Плохо как-то слушалось лицо, когда он вошел в эту, зияющую пустоту.
– А с кем? – ревниво спросила жена, словно почуяла что-то.
– Так… с парнем одним.
– Дорого взял?
– Нет, – сказал Топилин, по-прежнему сидя перед сыном, как бы занимаясь им, и назвал сумму.
– Дорого, – сказала жена. – Если вы вместе.
После ужина он мыл Петьку – с того семь грязей сошло. Накинул большое махровое полотенце, подхватил и на руках отнес в постель. Поцеловал, наказал не высовываться, «а то простудишься», и стал стелить себе, откинув спинку диван-кровати.
– Ты будешь мыться? – крикнул на кухню.
– А как же! – отозвалась жена.
– Тогда подожди, я зубы почищу.
Потом лег, потушил свет. Петька не спал – тихо возился за книжным шкафом, устраиваясь поудобнее, – в мать пошел. Та долго ищет удобную позу, прежде чем заснуть. Нервные все стали. Сам-то он засыпает сразу – как проваливается. Хотя тоже не флегма. А, может, флегма? Видение Кати качнулось перед ним. Катя… Сжало сердце, и глаза защипало. Свет из прихожей падал на новые обои, приклеенные вместе с ней. Катя… Боже мой! Из ванной, как вчера, доносился плеск воды.
«Надо уснуть, – подумал он, – уснуть». Но и засыпая, сторожко слышал, как пришла жена, удивилась его отключенной неподвижности, что-то спросила. Он ответил, с трудом, как из полного забвения, она молча оскорбилась, легла, не притрагиваясь к нему, а он уже спал, спал изо всех сил, боясь ее прикосновения, как ожога, – спал с открытыми в темноте глазами и чувствовал себя ничтожеством.
– Ну что? – спросил Костя. – Финита ля комедия?
– Отстань, прошу тебя, отстань, – сказал Топилин.
– Я ж говорил. Ну, ничего, ничего. Я ничего. Зато теперь у тебя есть, о чем вспомнить. Так, значит, расстались, да?
– Ну, расстались.
– Эх, Топка, Топка. А кто – ты или она?
– Она. А вообще-то я. То есть из-за меня.
– Ну да, я понимаю, понимаю.
– Она умница. Сказала, что не хочет лишать Петьку отца.
Он глубоко затянулся. Глаза пощипывало – то ли от дыма, то ли от мыслей о Кате.
– Тебе еще повезло.
– Как утопленнику.
– Нет, определенно повезло. Все равно в твоей ситуации только такой и может быть финал.
– Какая у меня ситуация?
– Самая конкретная. Когда есть семья, все остальное – это путь по окружности. Он приводит только в исходную точку.
– Бездарно. Все бездарно.
– Брось. Ты просто выбрал не те ориентиры. Как сказал уважаемый философ, человек – это бесплодная страсть. Живи, работай, Петьку воспитывай. У тебя все хорошо.
– Живи, – усмехнулся Топилин. – А ты живешь?
– Я? Вполне. Ну, у меня совсем другое дело.
– А по-моему, то же самое. – Топилин бросил сигарету в урну.– По-моему, Костька, ты однажды сильно сплоховал. И с тех пор тоже по кругу, по кругу. И простить себя не можешь.
