Опять звонок – из домоуправления: срочно зайдите, пожалуйста, надо проверить счета. Петю – только вышел из подъезда – подхватили умелые руки, и легковушкаколесница лихо тронулась с места, показав разворотом через две полосы оживленного движения свою принадлежность Силе. Он осмелился лишь на одно: «Сообщите родителям» – и на первом допросе потерял сознание…
Бакулев метался – надеюсь все же, утопления в реке хирург боялся больше, чем ареста и ухода следом на дно всей семьи – и позвонил начальнику санупра Кремля, отцу той самой красавицы и души класса (мы ее взяли потом в приемном отделении 67-й горбольницы уже выцветшим никем и слушали про старину: закрытый каток на Петровке, женихи качали над папиной дачей самолетными крылами). Бакулев бормотал через телефонный провод: пропал сын, просто бесследно, а я рано утром оперирую генерала НКВД и теперь не знаю как – руки буквально трясутся, смогу ли, там случай довольно тяжелый, угроза жизни, боюсь, не смогу; доктор давал им срок – до утра, пытаясь играть теми, кто не проигрывает… В шесть утра начсанупр позвонил (ты же хотел): все в порядке – твой сын арестован. Спокойно иди, оперируй…
Леонид Реденс, по родственным связям бесспорно приходившийся императору племянником, в майке, рубашке, бриджах и сандалиях на босу ногу отправился в гости на новую квартиру Васи Сталина, девятый подъезд, пятый этаж, глянуть, как идет ремонт, – двоюродный брат лежал пластом, превозмогая фронтовую рану (подорвался реактивным снарядом, занимаясь глушением рыбы). У подъезда Реденс заметил машину, и какой-то ласковый некто заговорил, и говорил, и говорил, журчал: а ну-ка, подойди сюда, да поближе! не бойся ты, садись в машину, садись-садись, ты с нами поедешь… Он, этот дружелюбный, липкий некто, говорил и дальше, по дороге и замолчал только тогда, когда с императорского племянника сняли ремень, вытащили шнурки, забрали отпечатки пальцев и игрушечно полыхнула фотографическая вспышка, впечатав Реденса в лубянские соты.
Обезумевшая мать Анна Сергеевна звонила повсюду: ищите сына! И смолкла, услышав ответ: он у нас…
Через две недели после этого Серго Микоян околачивался за воротами дачи, шестиклассник в коротких штанах и рубашке с коротким рукавом. Подкатила черная «эмка», вышел знакомый чекист (играли вместе в домино и учил стрелять из пистолета в тире): «Слушай, давай доскочим до Москвы, привезем твоего брата» – и поехали. Серго первый раз в жизни увидел, как распахиваются ворота Лубянки, закрытые всегда.
Матери арестованных собирались поближе к вершине – у Ашхен Лазаревны: та отводила доверенных в спальню и шептала: «Один погиб под Сталинградом.
Двое воюют. И – двое сидят» – и (напрасно надеясь, что никто не знает и не читает потом стенограмм) бегала тайком в Новодевичий монастырь для гаданий на картах и занятий спиритизмом у бывшего придворного поэта Садовского и его сожительницы, бывшей фрейлины императрицы.
Анастас Микоян занес ногу над бездной и спросил. «Берия разберется», – равнодушно ответил император, и больше разговора на этом свете быть не могло.
За что их могли арестовать? Почему только мальчиков? Братья Микояны не учились с Ниной Уманской – почему они? Почему через полгода отпустили, но сослали? Почему ни один из них – никогда никому – не сказал ни слова о своем аресте? Важные вопросы, нужные ответы, и тем не менее: их арестовали только через полтора месяца… – я не заметил, вырвалось вслух, пассажиры маршрутного такси обернулись.
Между первым и вторым делом что-то случилось.
Кто-то не поверил, что Нину убил Шахурин.
И все-таки… Если убрать семь фамилий, с дочерью ловкача Кости могли (должны) подружиться именно они, братья, а не Шахурин. Чтоб побыстрее вынырнуть, Уманский не внял Эренбургу и пожертвовал дочь в 175-ю школу: зацепить Светлану Сталину (но надежды мало, выпускной класс), Светлану Молотову (одноклассница и лучшая подруга) и Микоянов – вот кого Костя ловил на живца.
Татьяна Л и т в и н о в а, Брайтон, Англия: Но вскоре Нину там приняли. Костя с упоением рассказывал, как сыновья Микояна на мотоциклах чуть ли не с пулеметами провожали ее на дачу Молотова – с дочерью наркома она подружилась. Впрочем, дружба оказалась типично кремлевской – иногда ее вдруг не приглашали…
К нам с братом в студенчестве прикрепили домработницу Дусю. В прошлом она работала у Микоянов, а в будущем стала младшим лейтенантом КГБ. Как-то мы с Мишей попросили нас разбудить. Она постучалась утром в комнату и разбудила. Я сказала «спасибо», Дуся вдруг расплакалась. Оказалось, когда она будила Микоянов, в нее бросали сапогом. Стол она поначалу накрывала чуть ли не газетой. Дуся, ну как же вы раньше работали? Там что, ничего не стелили? Она ответила: да что вы, Танечка!
– В субботу улетаю в Англию, – это вошла секретарша. Она не захватила блокнот и села без приглашения напротив. После напрасного ожидания добавила: – Литвинова живет в Брайтоне. Это морской курорт на южном побережье. Множество развлечений на пирсе.
– Что вам не ясно?
– Все ясно. – Она равнодушно перечислила: – Готовиться к беседе, писать каждый вечер отчеты, выходить на связь. Большой Каменный мост. Обстоятельства гибели подростков. Личность Уманского. Главная цель – Анастасия Петрова. Вы ее любите?
Я натужно засмеялся и хмыкнул, так и не решив, что сказать.
– Может быть, узнаёте себя в Шахурине?
– Ну нет. Сумасшедший семиклассник… Полиглот!
Забрел Боря, вздохнул и опустился на пол, привалившись к стене:
– О-хо-хо-хо-хо-о… Агент вылетает в Великобританию. Список вопросов при ней. Прикрытие разработано.
Диктофон. Валюта. Маршруты отхода… – Он дернулся что-то у меня спросить, но передумал. – Девушка, до свиданья! Не уходит… – И он страдальчески понурился.
– Как жизнь, Боря?
– Да хорошо моя жизнь… Но тяжело. Что-то мешает жить. А вот что? Одна надежда на Божий промысел… – Он вытащил из урны под моим столом журнал и посмотрел на обложку – пожилая блондинка с металлической коронкой на переднем зубе пытается засунуть в рот два члена бутербродом – и горестно покачал головой: – А-а, так это мистическое издание. Выпускается с ритуальными целями. Если хочешь знать, для меня каждый киоск, торгующий такими журналами, – это фашистский дзот!
Только еще страшней. Потому что его нельзя подавить.
А? Что-то ты так многозначительно скрываешь свою реакцию? – Он уходил, грозя секретарше: – Не слушай его! Ни слова – заткни уши! Поняла?
Облака, пыльный ветер, необъяснимый ветер весны…
Желтые цветы протыкают сгнившую траву на откосах дорог, течение автомобилей… Однообразное кипение птичьих голосов…
– От вас все зависит, девушка.
Я расчистил сцену, добавил света и замер в некотором отдалении от нее, мешали руки. Секретарша сидела, подавшись вперед, как ветеран настольных работ, не поднимая глаз – так ждут у кабинета врача, имея основания опасаться.
– Куйбышев. Начало войны. В Куйбышев эвакуированы наркоматы, центральные учреждения, заводы, госпитали… Театры. На улицах много калек. Из магазинов пропали продукты, в изобилии только кофе. Но работают рынки.
Все наши герои пересекаются вдруг в этой географической точке в течение трех недель – с 16 октября по 9 ноября. Шахурин прилетает в двадцатых числах вместе с Молотовым и Микояном. Их сопровождает эскорт истребителей. Молотов весь полет молча читает Чехова.
Старший Шахурин сутками на авиазаводах. Софья Мироновна занята светской жизнью на даче с эвакуированными аристократками. Володя и восемь интересующих нас мальчиков учатся – 175-ю школу разместили отдельно, не подмешивая к местным.
Литвинов поселяется в остатке купеческих времен – «Гранд-отеле», где квартирует Большой театр; председатель комитета по делам искусств Храпченко подкармливает балерин, и вокруг его апартаментов складываются сладостные истории… Поверили? Нет, на самом деле Литвинов жил на улице Фрунзе, углом выходящей к памятнику Чапаеву, в пяти минутах ходьбы от городского сада. В его комнатах нет ничего, кроме стола, шкафа и кровати с продавленными пружинами.
В Куйбышев приезжает Петрова – красивая вдова с пожилой матерью, двумя детьми, гувернанткой и
