Пускай уходит в ночь глухуюМной всполошенное зверье!Петух и лев, широкохмурыйОрел и ласковый медведь, —Мы для войны построим клеть,Звериные пригреем шкуры!А я пою вино времен —Источник речи италийской,И в колыбели праарийскойСлавянский и германский лен!Италия, тебе не леньТревожить Рима колесницы,С кудахтаньем домашней птицыПерелетев через плетень?И ты, соседка, не взыщи, —Орел топорщится и злится:Что, если для твоей пращиХолодный камень не годится?В зверинце заперев зверей,Мы успокоимся надолго,И станет полноводней ВолгаИ рейнская струя светлей, —И умудренный человекПочтит невольно чужестранца,Как полубога, буйством танцаНа берегах великих рек.
1916
Декабрист
«Тому свидетельство языческий сенат, —Сии дела не умирают!»Он раскурил чубук и запахнул халат,А рядом в шахматы играют.Честолюбивый сон он променял на срубВ глухом урочище Сибири,И вычурный чубук у ядовитых губ,Сказавших правду в скорбном мире.Шумели в первый раз германские дубы,Европа плакала в тенетах,Квадриги черные вставали на дыбыНа триумфальных поворотах.Бывало, голубой в стаканах пунш горит.С широким шумом самовараПодруга рейнская тихонько говорит,Вольнолюбивая гитара.«Еще волнуются живые голосаО сладкой вольности гражданства!»Но жертвы не хотят слепые небеса:Вернее труд и постоянство.Все перепуталось, и некому сказать,Что, постепенно холодея,Все перепуталось, и сладко повторять:Россия, Лета, Лорелея.
Золотистого меда струя из бутылки теклаТак тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:«Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла,Мы совсем не скучаем», — и через плечо поглядела.Всюду Бахуса службы, как будто на свете одниСторожа и собаки, — идешь — никого не заметишь.Как тяжелые бочки, спокойные катятся дни,Далеко в шалаше голоса — не поймешь, не ответишь.После чаю мы вышли в огромный коричневый сад,
