Настанет день — печальный, говорят! —Отцарствуют, отплачут, отгорят, —Осто́жены чужими пятаками —Мои глаза, подвижные, как пламя,И — двойника нащупавший двойник —Сквозь легкое лицо проступит — лик,О, наконец тебя я удостоюсь,Благообразия прекрасный пояс!А издали — завижу ли и вас? —Потянется, растерянно крестясь,Паломничество по дорожке чернойК моей руке, которой не отдерну,К моей руке, с которой снят запрет,К моей руке, которой больше нет.На ваши поцелуи, о живые,Я ничего не возражу — впервые.Меня окутал с головы до пятБлагообразия прекрасный плат.Ничто меня уже не вгонит в краску.Святая у меня сегодня пасха.По улицам оставленной МосквыПоеду — я, и побредете — вы.И не один дорогою отстанет,И первый ком о крышку гроба грянет, —И наконец-то будет разрешенСебялюбивый, одинокий сон.И ничего не надобно отнынеНовопреставленной болярыне Марине.
11 апреля 1916
«Москва! какой огромный…»
Москва! Какой огромныйСтранноприимный дом!Всяк на Руси — бездомный.Мы все к тебе придем.Клеймо позорит плечи,За голенищем — нож.Издалека́-далече —Ты все же позовешь.На каторжные клейма,На всякую болесть —Младенец Пантелеймон[374]У нас, целитель, есть.А вон за тою дверцей,Куда народ валит, —Там Иверское сердце,Червонное, горит.И льется аллилуйяНа смуглые поля.— Я в грудь тебя целую,Московская земля!