Она пестра, стройна и горяча.Насытится — и на три дня дремота.Проснется — и предчувствует. ОхотаЕе зовет. Она встает, рыча.Идет, лениво длинный хвост влача.А мех ее — пятнистый. ПозолотаМерцает в нем. И говорил мне кто-то,Что взор ее — волшебная свеча.Дух от нее идет весьма приятный.Ее воспел средь острых гор грузин,[64]Всех любящих призывный муэззин[65], —Чей стих — алоэ густо-ароматный.Как барс, ее он понял лишь один,Горя зарей кроваво-беззакатной.
<Октябрь 1915 (?)>
Блеск боли
«Дай сердце мне твое неразделенным», —Сказала Тариэлю Нэстан-Джар.[66]И столько было в ней глубоких чар,Что только ею он пребыл зажженным.Лишь ей он был растерзанным, взметенным,Лишь к Нэстан-Дарэджан был весь пожар.Лишь молния стремит такой удар,Что ей нельзя не быть испепеленным.О Нэстан-Джар! О Нэстан-Дарэджан!Любовь твоя была — как вихрь безумий.Твой милый был в огне, в жерле, в самуме.Но высшей боли — блеск сильнейший дан.Ее пропел, как никогда не пели,Пронзенным сердцем Шота Руставели.
Грудь ли томится от зною,Страшно ль смятение вьюг, —Только бы ты был со мною,Сладкий и радостный друг.Ангел благого молчанья,Тихий смиритель страстей,Нет ни венца, ни сияньяНад головою твоей.Кротко потуплены очи,Стан твой окутала мгла,Тонкою влагою ночиВеют два легких крыла.Реешь над дольным пределомТы без меча, без луча, —Только на поясе беломДва золотые ключа.Друг неизменный и нежный,Тенью прохладною крылВек мой безумно-мятежныйТы от толпы заслонил.В тяжкие дни утомленья,В ночи бессильных тревог
