интуитивных этических догм? По существу, этот вопрос задавался уже в гл.2, когда отмечалось, что в принципе более эффективным и 'дешевым' методом осуществления нравоучительной функции искусства могло бы быть механическое заучивание в школе, многократное повторение в печати, по радио, наконец внушение гипнозом.
Ответ может быть найден в том, что искусство, внушая и закрепляя те или иные догмы, делает это, не подавляя, не отупляя личность, ее духовный мир и потенцию, а развивая ее. В качестве пояснения приведем результаты экспериментов Е.Л.Щелкунова [43], [3, с.110], обучавшего крыс находить выход из лабиринта. В одной группе животных, если крыса отклонялась от правильного пути, ее бил электрический ток. В другой, если крыса двигалась правильно, она получала лакомые кусочки. В обеих группах обучение было одинаково успешным (требовало одинакового числа уроков). Однако когда затем часть препятствий в лабиринте была устранена так, что появлялась возможность упростить трассу, животные, обученные страхом, продолжали тупо следовать прежним путем. Крысы же, обученные поощрением, наслаждением, сохранили 'творческие способности' и нашли более простую дорогу. Видимо, постижение 'истины', даваемое искусством, являющееся актом творчества и соединенное неизбежно с гедонистической функцией, с удовлетворением, 'наслаждением', имеет преимущество перед механическим закреплением догм. Оно не разрушает способность к дальнейшему творчеству, а, наоборот, 'учит вдохновению'.
В упоминавшейся уже 'антиутопии' Олдоса Хаксли 'Brave Nеw World' общество устойчиво потому, что людей выращивают с точно запланированной психологией. В частности, удовлетворенность предназначенным им положением на определенной ступени иерархической лестницы в обществе (как бы низка эта ступенька ни была) внушается в детстве во время сна настойчивым повторением через телефон одних и тех же фраз. Детей, предназначенных в дальнейшем для жизни в городе, уже в ползунковом возрасте отучают страхом от стремления к природе: их тренируют, подвергая удару током высокого напряжения, если они ползут к красивым цветочным кустам. Но Хаксли правильно угадал (или понял), что так, могут выращиваться лишь люди, лишенные творческих способностей и инициативы - живые роботы.
По-видимому, можно считать, что вообще в современной производственной психологии научно признано чисто практическое преимущество поощрения перед наказанием. Конкретным выражением этого в повседневной жизни у нас может служить следующий факт. Лет 40-50 тому назад на каждом предприятии, в каждом цеху, в каждом управленческом или торговом учреждении, даже в учебных заведениях вывешивались так называемые черные и красные доски. На черную заносились имена плохих работников (и это было тяжелым моральным наказанием), на красную - имена передовиков (и это стимулировало хорошую работу). В последние же десятилетия оставлены только 'красные доски', 'доски почета', что выразительно отражает признание меньшей эффективности наказания, чем поощрения. Это имеет далеко идущие последствия, порождая социальный оптимизм: если доброе отношение к человеку чисто производственно 'выгоднее' плохого отношения, то абстрактное, 'прекраснодушное' стремление к гуманизму превращается в материальную силу, приобретает материалистическую основу.
Итак, тот или иной нравственный эффект, по-видимому, не может не присутствовать в восприятии художественного произведения просто из-за богатства охватываемых при этом ассоциаций, среди которых вряд ли не встретится связанная с нравственным элементом. Но, более того, можно указать по крайней мере три причины, по которым в искусство привносится 'направленный' этический элемент - интуитивно постигаемые этические истины, которые данное общество на данном этапе его развития считает полезными (и которые иначе как интуитивно не могут быть постигнуты): во-первых, в целях самозащиты от возможного вредного влияния искусства; во-вторых, потому, что искусство может быть использовано как один из наиболее эффективных методов всеобщего внушения логически не доказуемых этических истин, либо неразрывно связанный с эстетическим элементом 'критерий удовольствия', 'внутреннего удовлетворения' является весьма убедительным при суждении об их правильности; в-третьих (и, быть может, с точки зрения основной цели это главное), потому, что такое 'утилитарное' использование искусства демонстрирует полезность интуитивного постижения истины вообще и потому необходимо для успешного выполнения задачи укрепления авторитета интуитивного суждения.
Специфическое же в искусстве не включает по необходимости само по себе этический элемент. Постижение красоты не дает 'добродетели', но 'подготовляет душу к восприятию ее'. Именно в этом смысле 'красота есть добро'.
Достоевский устами князя Мышкина заявил, что 'мир спасет красота'. Видимо, понимать это следует, как утверждение, что внелогичная человечность, утвержденная силой искусства, преодолеет логически обоснованный эгоизм и логически противоречивая, невозможная с точки зрения 'здравого смысла' Соня Мармеладова победит вполне логически последовательного Родиона Раскольникова.
Глава 11. Связь с другими функциями искусства III
Гармония и целостное восприятие мира
Теперь нам необходимо особо остановиться на функции искусства, которая справедливо рассматривается как одна из важнейших, - на способности искусства вносить гармонию в духовную жизнь.
При ближайшем рассмотрении можно увидеть, что в действительности этот вопрос имеет три заметно различающихся аспекта, что
Первый аспект связан с утверждением, что искусство необходимо для формирования гармоничной личности. Уже давно (Шиллер?) говорят, что в современном мире с его специализацией, развитием рациональной деятельности, с отделением технического мастерства от художественного творчества человеку грозит однобокость. Бергсон сформулировал это как исторически складывающуюся опасную тенденцию формирования вместо 'человека мыслящего' (homo sapiens) некоего 'человека деятельного' (homo faber). Подобная тенденция грозит сужением человеческой личности, и потому, согласно изложенной точке зрения, уравновешивающее влияние искусства существенно необходимо.
Это утверждение, несомненно, правильно. Однако в том виде, как оно обычно формулируется и передано в вышенаписанных строках, оно чрезмерно бездоказательно, чрезмерно интуитивно. Доказательность его, особенно в глазах представителей точных наук, совершенно недостаточна. В самом деле, почему нужно быть гармоничным? И что это значит быть гармоничным? Да простится мне грубый пример: если человек может писать только правой рукой, то он, вероятно, менее 'гармоничен', чем тот, кто одинаково хорошо пишет как левой, так и правой рукой. Значит ли это, что всех нужно обучать такому уменью?
Более серьезно: каждый ученый, вообще специалист в области точных наук знает, что квалифицированное выполнение его прямого дела требует максимальной концентрации времени, сил, интеллекта. Поэтому полная универсальность, 'гармоничность' отдельной личности вряд ли возможна, и во всяком случае представляется редчайшим исключением, а стремление к ней, быть может, является даже вредным для главного дела человека. Осуждение 'односторонности' чисто художественными методами (см. [44], особенно Послесловие) при всей силе такого осуждения может касаться только этических норм.
Однако тенденция к рационализации всего на свете имеет в основе гиперболизацию роли дискурсии. Отказ от интуитивного губителен для познания и, следовательно, для человечества вообще. Искусство, помогая разрушить монополию дискурсивного метода, становится одним из важнейших условий постижения материального и духовного мира, даже и тех его сторон, которые составляют объект точных наук, как это разъяснено выше. Поэтому обобщенно выраженное пожелание восстановления духовной гармонии получает обоснование как для каждой отдельной личности, так и для общества в целом. Это - первое.
Но искусство вносит гармонию - в существенно другом смысле, чем только что обсуждавшийся, - и во внутреннюю жизнь отдельной личности, в ее мироощущение. 'Гармонии таинственная власть' проявляется
