— Тогда ты так не думал.
— Я был зол. Кто ж знал, что это спасет мне жизнь. — Ма снова пожимает плечами. — Не выгони ты меня, я бы из Малайзии не уехал. И восстания я не предвидел тем более. Столько денег вложил, чтобы жить там…
Неожиданно он садится прямо и предлагает Трану присоединиться:
— Иди, выпей. Поешь. Как-никак, я тебе многим обязан. Ты спас мою задницу, а я не отблагодарил. Садись.
Тран отворачивается:
— Я еще уважаю себя.
— Сохранить лицо тебе дороже, чем нормальная еда?! Расслабься. Плевать мне, что ты меня ненавидишь. Просто позволь тебя накормить. А проклинать потом станешь, когда пузо набьешь как следует.
Напрасно старик борется с гордостью. Голод берет свое. Да, он знает людей, которые умрут от истощения, но не примут даров Ма, но Тран не один из них. Нет. Прежде — может быть. Теперь… Жизнь среди отбросов показала, каков он на самом деле. Конец иллюзиям.
Тран садится за стол. Ма придвигает к нему тарелки с едой.
За какой такой проступок приходится ему сейчас расплачиваться подобным унижением? И как справиться с жадностью, ведь он готов наброситься на еду руками! К счастью, ему приносят палочки и ложку с вилкой. Лапша со свининой отправляются в рот. Тран пытается жевать, но едва пища касается языка, он тут же ее глотает. Еще еды. Больше. Он держит тарелку близко к губам, буквально сгребает в себя то, что не доел Ма. Рыба, подвядший кориандр, горячее, вязкое масло — сущее блаженство.
— Ешь, ешь. — По знаку Ма на стол ставят еще один стакан. Резкий запах спиртного аурой повисает вокруг, пока молодой мужчина наливает виски. В груди у Трана все сжимается от этого аромата. Он вытирает ладонью запачканный маслом подбородок, неотрывно следит за льющейся янтарной жидкостью.
Как-то Тран пил коньяк, старый, шестилетней выдержки. Доставленный его же клиперами. Заоблачно высокая цена плюс расходы на перевозку… Вкус обители западных дьяволов из эпохи, предшествующей коллапсу, призрак, возрожденный к жизни новой экспансией и собственным осознанием Трана, что мир очень мал…
Совершенный дизайн корпуса, полимерные высокие технологии… Его божественные клиперы обогнули всю планету и вернулись домой, груженные бутылями, в которых плескалась легенда. И малайзийские клиенты были счастливы отдать за нее любые деньги, не важно, что предписывала их религия. То была баснословная прибыль…
Ма протягивает стакан Трану, поднимает свой для тоста.
Все в прошлом. Все это в прошлом.
Они выпивают. Тепло алкоголя достигает желудка Трана, присоединяется к специям, рыбе, свинине, сочной масляной подливе и лапше.
— Действительно очень жаль, что тебе не дали работу. Старик морщится:
— Не спеши злорадствовать. У судьбы есть привычка держать все в равновесии. Я усвоил этот урок.
Ма отмахивается:
— И не думал злорадствовать. Правда в том, что таких, как мы, слишком много. Ты ведь в тысячу раз опытнее, чем требуется для той работы. Для любой работы, которую тебе здесь могут предложить. — Он смотрит на собеседника поверх стакана. — Помнишь, как назвал меня ленивым тараканом?
Тран рассеянно кивает: не может отвести взгляда от бутылки.
— Я и похуже тебя называл.
Он ждет, не наполнит ли Ма ему стакан еще раз. Гадает, как велико его состояние и как далеко тот готов зайти в своих щедротах. Ненавидит себя: сидит тут, ни дать ни взять попрошайка, перед сосунком, которого однажды выгнал с работы. Теперь его мир — сферы, управляющие жизнью таких, как Тран… Щенок… Все-таки наполняет стакан старика до краев, позволяет виски литься через край. Янтарный каскад в мерцающем сиянии свечей…
Ма отставляет бутылку, смотрит на лужу спиртного:
— Поистине мир перевернулся. Молодой король вознесся над старым. Малайзийцы выставили китайцев вон. Западные дьяволы ринулись обратно к нашим берегам, как побитая болезнью гнилая рыба во время прилива…
Он улыбается.
— Держи ухо востро, чтобы не упустить шанс. Ты не такой, как эти старики, сидящие вдоль улицы и считающие за благо тяжелую работу. Найди себе новую нишу. Как я сделал. Меня поэтому взяли.
Тран кривится:
— Ты просто перебрался сюда в более подходящее время. — Он вдруг оживляется. Его живот наполнен, спиртное разгорячило тело, разрумянило лицо… — В любом случае гордиться нечем.
У тебя еще молоко на губах не обсохло, хотя ты и живешь в пентхаусе Навозного Короля. Может, ты и король среди желтых карточек… Но, в сущности, что это значит? То, что ты и в подметки мне не годишься, все еще нет. Мистер Большая Шишка. Ма выпучивает глаза, хохочет:
— О нет! Разумеется нет! Куда мне… Однажды, может быть. У меня хороший учитель. — Снисходительная улыбка, намек на жуткий вид Трана. — Исключим эту главу твоей жизни, естественно.
— Правда, что у вас там, наверху, повсюду вентиляторы? Что там не жарко?
Ма смотрит в сторону своей высотки.
— Да, правда. И сильные люди, чтобы заводить их, когда требуется. Они носят воду, работают противовесом в лифте — весь день, вверх-вниз, — выполняют все, что ни пожелает Навозный Король. — Он снова хохочет, подливает виски, предлагает Трану выпить еще. — Но ты прав, конечно. Это пустышка. Жалкий притон. Впрочем, уже не важно. Я и моя семья переезжаем. Получили постоянную регистрацию. Завтра заберу свой оклад — и все. Больше никаких желтых карточек. Никаких откупных лакеям Навозного Короля. Никаких «белых рубашек». Я все уладил с министерством среды. Теперь мы тайцы. Пусть иммигрировавшие. Не какие-то беженцы. — Ма поднимает стакан. — Вот, праздную.
Тран хмурится:
— Должно быть, ты доволен. — Допивает виски и со стуком опускает стакан на стол. — Только не забудь, что рука дающая вольна забрать, когда ей вздумается.
Ма отмахивается. Блестят насмешливые, пьяные глаза:
— Бангкок это не Малакка.
— А Малакка не Бали. И все равно они взялись за мачете и винтовки, покромсали наши тела и спустили по реке до самого Сингапура.
Но молодому, похоже, все равно:
— Чего ворошить прошлое?
Он делает знак торговцу, требует еще еды.
— Теперь наш дом будет здесь.
— Неужели? Думаешь, кто-нибудь в белой рубашке упустит шанс выпотрошить тебя в переулке по дороге домой? Мы другой породы. И в этой стране удача против нас.
— Удача? Когда это Мистер Три-Просперитис стал таким суеверным?
Трану и Ма приносят тарелки с крошечными поджаристыми крабами — каждый не больше мизинца. Хрустящие, соленые, политые масляной приправой… Ма палочками берет одного и отправляет в рот.
— Так когда Мистер Три-Просперитис превратился в размазню? Уволив меня, ты сказал, что моя удача в моих же руках. А сам твердишь, мол, собственная тебя покинула? — Он сплевывает под ноги. — Дарумы жизнь больше ценят, чем ты.
— Да-да! В баре, куда наведывается мой босс, есть японка, дарума. — Ма подается вперед. — Все при ней, хоть не человек. А что вытворяет… — Он похабно улыбается. — У тебя стоит, как каменный. Ни разу не слышал, чтобы она ныла или судьбу проклинала. «Белые рубашки» озолотили бы того, кто закопал бы ее живьем на компостных отвалах, а ей хоть бы что. Танцует, бесстыжая, каждую ночь в баре, на виду у всех.
