Авраам Б. Иехошуа
ВЕЧЕРНИЙ ПОЕЗД В ЯТИРЕ
Северные ветры воют и, охваченные враждебным духом, пускаются в буйный пляс по гряде незыблемых гор Газив, рыдают в ущельях, грохочут в скалах, обрушиваются всею своею силою вниз, — ветры, способные проникнуть во все щели, разметать все вокруг. Только они и знают о маленькой деревне Ятир, спрятанной на одном из отрогов скалистой горы, нависшей над глубоким ущельем Саухин, откуда петлистая дорога через пропасти, полные тайн, ведет к подножию белой деревни.
И только тогда, когда ветры сотрясают деревню, бушуют во гневе, сметают наши дома и сады, нарушают спокойствие нашей жизни, мы, люди Ятира, чувствуем, что кто-то и нас, отверженных, пришел проведать, и на лицах наших тревога, а сердца опустошены возбуждением; тогда, как лунатики, кружим мы по селу, захлестываемые валами бури, и глухая печаль проникает в нас, и порывы резкого ветра режут наши глаза, и они слезятся от ветра, тщетно ищущего здесь просторов для разгула; и сами-то эти просторы потеряли нас, остались лежать средь огромных гор, на зигзагах вершин растянутого в гармошку горного хребта Газив.
В обычные дни, в сумерки, когда небеса застывают в темной и глубокой синеве, а наш местный ветер одиноко слоняется между домами, вся деревня, погруженная в сладкую безмятежность, ждет протяжного гудка скорого поезда, который мчится к нам, буравя горы.
Вечерний поезд-экспресс в Ятире.
Кому пришло на ум основать в заброшенном углу гор Газив эту деревню? Никто не знает. Рассказывают, что случилось это в те времена, когда прорубили в горах от низины Бирам до далекой страны Памиас дорогу, чтобы облегчить переход через валы Газивской тверди. Тогда железнодорожные строители в надежде основать здесь новую жизнь обратились с просьбой построить им дом в диких ущельях.
По преданиям, несколько семей рабочих поселились здесь, почва обещала быть плодородной. Построили домишки, вспахали земли, поросшие травой на обочине гор, и в довершение трудов подвели сюда железную дорогу. Они почему-то верили, что их деревня станет главной станцией на пересечении железнодорожных путей, которые в будущем прорежут эту гористую страну.
Вскоре суета вокруг железной дороги забылась — за морями вспыхнули большие войны; деревня осталась стоять одинокой и заброшенной в глухом углу. Внезапно выяснилось, насколько далек Ятир от любой точки цивилизации; единственной связью с соседним поселением так и остались горные дороги, запутанные в причудливые петли. И горная железнодорожная станция, на которую некогда возлагались большие надежды, утратила всякий смысл, стала маленькой и никому не нужной точкой. Только два поезда в день проходили через деревню. Товарный состав, старый и ободранный, с каменноугольных шахт Лаша, останавливался на станции на рассвете. Другой, пассажирский скорый, роскошный, надраенный до блеска, принадлежавший лучшей железнодорожной компании, проносился мимо станции в час сумерек — экспресс, пересекающий на своем пути две страны, вечерний экспресс Ятира.
Напрасно старейшины деревни обращались к знаменитой компании с просьбой притормозить в Ятире этот поезд, чтоб побыл он здесь хоть немного, — компания отказывала наотрез: длинен и утомителен путь экспресса, учтены его часы, зачем ему останавливаться в этой не представляющей никакого интереса горной деревне. На вереницу вагонов, везущих волшебную жизнь, не наложить деревенским жителям свою тяжелую лапу. Мелькает перед ними скорый, мчится — и так каждый вечер.
Настали муторные дни, серые дни. День сжался до одного заката, до одного мгновения, когда сумасшедшим галопом проносится поезд и последние лучи солнца машут ему вслед. День был рабом этой минуты и так заявлял о себе. День был рассечен надвое — до поезда и после. Эти считанные секунды возникновения грохота и появления поезда у подножия гор перед глазеющей деревней были «трепетом времени» — так дети будущего поколения определили бы смутное томление и сдавленный гнев бессилия в душах провожающих поезд людей — поезд, несущийся надежным, выверенным путем к невидимым целям. И чем более усиливалась одинокая тоска, тем острее ощущалась необъяснимая жестокость мира по отношению к этой заброшенной деревне, тем сильней становилась мистическая приверженность жителей к изумляющей точности поезда, к завораживающему ритму его движения. Дисциплинированные и сосредоточенные, мы встречали и провожали его.
В расписании поездов сказано — скорый поезд проезжает мимо станции Ятир в 6 часов 27 минут.
В 4 часа 30 минут первая партия детей, окончивших уроки, сходит к деревенскому колодцу, что у подножия большой горы; к пяти часам там собираются все остальные дети деревни. В 5 часов 30 минут госпожа Шрира подымает жалюзи — ее окно выходит на широкий мост над ущельем — и выносит на балкон несколько стульев. Через пять минут к ней приходят друзья и соседи. К шести часам открываются все окошки, выходящие к железной дороге, и из них выглядывают людские головы.
В 6 часов 45 минут веселая ватага парней и девушек с гомоном приближается к смоковнице, что растет рядом с домом госпожи Шаули. Даже сам господин Трован оказывается там вовремя, стоит, растерянный и изумленный, озирается по сторонам, будто ждет кого-то. Ровно в 6 часов 10 минут заканчивается ежедневное собрание правления деревни, и члены правления вместе с секретарем выходят на улицу перед зданием. Еще через несколько минут является Дардиши, как всегда в этот час навеселе, ищет глазами камень и, покряхтывая, усаживается на него. В 6 часов 15 минут вагонетка с рабочими шахты с натугой взбирается по дороге в деревню, за нею следуют еще пять рабочих; уже долгие годы они работают на строительстве большой плотины. Они долго карабкаются по узкой горной тропинке, что с восточной стороны деревни, оттуда лучше будет виден поезд. В то же время открываются окна в доме больного Эхуди, и его бледное лицо высовывается наружу. Мешулам-сирота с диким гиканьем сбегает к мосту и пристраивает на рельсы старые железяки, вослед раздается запоздалый крик его тетки. В 6 часов 22 минуты уже не найти во всей деревне человека, который бы не приставил ладонь козырьком ко лбу, заслоняясь от солнца, опускающегося в полной тишине и озаряющего мост своими ослепительными лучами. С приближением заката я неторопливо подымаюсь с места, с двумя флагами в руках — зеленым, расправленным, и красным, скатанным в трубочку, — и так стою, встречая идущий поезд. В 6 часов 24 минуты ко мне приближается Зива из соседнего дома, становится возле меня, молчаливая и взволнованная. В 6 часов 25 минут ровно из станционного дома выходит старый начальник станции, господин Ардити. Он торопливо шествует, согнувшись, и знает, что вся деревня сейчас с замиранием сердца следит за ним. Он подходит к двум серым рычагам стрелки и одним движением руки переводит их. Этим жестом он как бы утверждает единственное направление, главные рельсы, по которым промчится поезд, и отрезает поезду всякую возможность свернуть на второстепенные рельсы станции, узкие, ржавые, покрытые мхом, но идущие параллельно главным; рельсы станции-обманщицы, они делают вид, что бегут в ногу с магистральными, а сами добираются лишь до моста и там, в заслоне из толстых свай, обретают внезапный и сокрушительный конец.
Завершив перевод стрелок, Ардити сдвигает брови; он остается ждать, опершись на рычаги, дабы убедиться в надежности содеянного.
6 часов 27 минут. Издалека слышен гудок поезда, на нас сходит немая тревога. Я спешно опускаю свернутый красный флаг и подымаю зеленый. Он развевается в воздухе. Ровно в 6 часов 27 минут из-за гор с ритмичным пыхтением появляется поезд. Шумя и дымя, он со свистом проносится мимо нас, его возбужденный грохот с неизменным светом в окошках врывается в наш тихий спокойный мир. Ритмичен перестук его колес, слаженны и точны его движения, он стремителен, как молния.
Госпожа Шрира, Мешулам, глаза разверзший, рабочие — все как один машут ему вслед, желая счастливого пути. В ответ следует несколько отдельных взмахов, это, вероятно, те пассажиры, которые скуки ради глядели в окно и заметили людей, приветствующих поезд. Глаза всей деревни устремлены к мосту, туда, где поезд скроется за последним изгибом пути, вильнет на прощание серебряным хвостом.
Поезд ушел, и люди всматриваются друг в друга — они загадочно-молчаливы и озабоченно-серьезны. Еще пара минут — и все расходятся, вечерние сумерки окутывают нас. И так — каждый день. Так было, есть и будет всегда.
