Хриплый голос проскрипел:
— Не двигаться!.. Иначе я раскрою череп вашему приятелю!
Никто и не двинулся. Но оранжевый вдруг крутнул головой, как будто воротничок форменной рубашки жал ему шею, вскрикнул и, выронив пистолет, ничком упал на плац.
А мимо, спотыкаясь, брели уроды в истлевших комбинезонах; те, кто был зрячим, ненавидяще смотрели на гвардейцев, и слышался мерный стук деревянных башмаков, а над всей этой бесконечной, вызывающей тошноту колонной висел гул, как будто узники пели песню. Но они не пели, они плакали, и девчонки рыдали вместе с ними, и оказалось, что это большое счастье — принести свободу истерзанным людям. А потом Вита взяла чей-то лайтинг, сдвинула предохранитель, и Калинов понял, что она сейчас положит оранжевых, всю шеренгу, хладнокровно, в упор и, оцепенев от ненависти, будет смотреть, как они издыхают, булькая кипящей кровью. Над миром повиснет смрад, а Вита будет смотреть и смотреть, не имея сил оторваться, тупо и завороженно, до тех пор, пока с ней не начнется истерика…
— Стоп! — крикнул Клод.
И все исчезло: колючая проволока и бараки, гвардейцы и уроды. Остались лишь пот, ненависть и счастье.
Вита с возмущением смотрела на Клода:
— Почему?
— Потому! — отрезал Клод. — Потому что с лайтингом и дурак сможет… Безоружных положить или взглядом убить много ума не требуется. А ты попробуй, разоружи врага голыми руками, да так, чтобы он не успел убить ни тебя, ни твоего товарища.
— Нет, Клод! — загомонили все. — Это ты, Клод, зря. Ведь интерес был… Был ведь?
— Был, — сказал Клод. — Но дэй-дримерам тоже надо оставаться людьми. — Он повернулся к Калинову. — А ты ничего, парень. Я думаю, мы его примем. Так, ребята?
— Так! — заорали кругом.
А Калинов вдруг обнаружил еще одно знакомое лицо. Появившаяся откуда-то Флоренс Салливан спрашивала окружающих:
— Чей это дэй-дрим?
— Не знаем, — отвечали ей.
— Здорово было! Жаль, я опоздала…
Ах, мерзавцы, подумал Калинов. Это же у них игра такие… «Казаков-разбойников» устроили… Развлекаются, подлецы! И я тоже хорош, нечего сказать! Втянулся как мальчишка… Надо бы их вернуть к действительности.
Клод подошел к нему и протянул руку. И тогда Калинов, размахнувшись, влепил ему пощечину.
— За что? — жалобно спросил Клод.
— За все! — ответил Калинов и влепил еще раз. — Как так можно? Ведь это… Ведь это… — Он судорожно искал, чем их зацепить. И, кажется, нашел: — Это же как «казаки-разбойники» на братской могиле!.. Можешь врезать и мне заодно!
Лицо Клода залила краска.
— Ай да мы, — сказал он. — Кому пришел в голову этот дэй-дрим?
— Мне. — Крылов по-школьному поднял руку. — Мой предок во времена Великих Религиозных войн освобождал лагерь, в котором муслимы[2] держали христиан.
— Тебе бы тоже не мешало отвесить… Да ладно уж, хватит на сегодня тумаков. — Он миролюбиво хлопнул Калинова по плечу. — А ты ничего! — И засмеялся: — В который уж раз говорю это сегодня.
Калинов пожал плечами, понимающе улыбнулся.
— Давайте еще какой-нибудь дэй-дрим, — предложила Аля.
— Нет, Алла, — сказал Клод. — Больше мне не хочется. Сегодня не стоит… Пойдем, Зяблик, поваляемся на пляже.
Группа рассыпалась. Кто-то потянулся вслед за Клодом и Игорем, кто-то разлегся на травке в тени деревьев. Флоренс Салливан, пристально посмотрев на Калинова и немного удивив его таким взглядом, побежала на пляж.
— Ты остаешься? — спросила Алла Виту. — А я пойду, позагораю с ребятами.
И она умчалась к озеру, на ходу сдергивая с себя сарафан. Калинов с удовольствием проводил глазами хорошенькую фигурку. Вита фыркнула.
— Что? — Калинов повернулся к ней.
— Самая красивая девушка у нас, — сказала Вита, глядя вслед удаляющейся Алле. — Хороша, правда? И богата… Ты где живешь?
— В Питере.
— В Санкт-Петербурге? В России?
— Да.
— И я тоже… Вообще-то в Мире мы не встречаемся. Но с тобой… — Она умолкла и отвернулась.
— В мире? — спросил Калинов. — В каком мире?
— В Мире. С большой буквы… Так мы называем настоящую жизнь. Землю…
Калинов снял с себя куртку и бросил на траву. Лег. Вита без церемоний пристроилась рядом.
— В настоящей жизни… — проговорил Калинов. — А что же тогда здесь?
— Здесь? Здесь придуманная. Клод называет это Дримленд.
— А кто ее придумал?
— Не знаю… Наверное, мы все. Вместе… А почему ты все спрашиваешь?
— Потому что мне интересно.
— Странно, — сказала Вита. — Обычно те, кто сюда приходят, кое-что уже знают… Кто дал тебе номер?
Калинов внутренне сжался. Соврать что-то надо. Например, заявить, что номер дал Фараон.
— Никто, — сказал он. — Я подсмотрел.
— Правду сказал. — Вита облегченно вздохнула.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю. Я чувствую, когда человек лжет. У нас тут не лгут.
— Совсем?
— Да. Даже те, кто в Мире лжет, тут не лгут. А если лгут, то больше у нас не появляются.
— Почему?
— Не знаю, — сказала Вита. — Не появляются — и все!
— Тогда я не буду лгать, — сказал Калинов. — Мне здесь нравится.
— А что именно тебе нравится?
— Ты.
Развлекаться изволишь, старый козел, сказал себе Калинов. Тоже мне, Пан! Только перед тобой не Сиринга, свирелью дело не закончится…[3] Однако жалеть о сказанных словах ему совершенно не хотелось.
— Дурак! — Вита отвернулась, и Калинов понял, что сказанное им ей очень приятно. — Давай сбежим, — предложила она.
— Давай… Только Зяблик нас все равно отыщет.
— Не отыщет. Я ему сказала, что больше не люблю его.
Вот же чертенок, подумал Калинов. Как у нее все просто! Хочу — люблю, хочу — не люблю… Эх, быть бы помоложе!
— Не смотри на меня так, — попросила Вита.
— Как?
— Как старый дедушка… Который все видел и все знает. — Она прикрыла ему глаза теплой ладошкой. — Побежали?
Калинов поморгал, и Вита отдернула руку.
— Щекотно, — пояснила она.
Ау, молодость, снова подумал Калинов. А как было бы хорошо! Она бы, скажем, попала в беду. А я бы ее спас!.. Как в старинных романах.
