майор Старостин даже руками развел.
— Не улики, а прямо задачник по криминалистике! — воскликнул он.
— Разрешите доложить по порядку? — обратился к нему сержант-пограничник. — В двадцать один ноль ноль мы с Григорьевым возвращались из дежурного патрулирования, по городу.
— Рано возвращались! — воскликнул майор.
— Дежурные мы сегодня по конюшне, — пояснил сержант. — Проезжаем мимо старого кладбища, а оттуда — крик. Никак, говорю, женщина кричит. А Григорьев говорит: «Точно». Ну, мы наметом и подъехали. Видим, бой идет, товарищ майор. По всей форме бой. Фонарь с улицы яркий, все видать. Вот этот товарищ, гражданский моряк, сцепился с таким… не понять с кем сцепился, товарищ майор. Сам низенький, руки до полу, прыгает бочком, — сержант очень похоже показал, как прыгал Ганюшкин, уходя от Фомина. — Обезьяна не обезьяна. Мы было за ним. А тут, смотрим, на скамейке еще один моряк лежит, совсем без чувств, а рядом женщина сидит, чуть жива. Непонятно, товарищ майор, что делать… Тут глянь — кинжал на песке. «Чей, спрашиваю, кинжал? — А вот эта гражданка говорит: «Мой». А тут Григорьев мешок тряхнул, а в нем черепов види-мо-невидимо. Эге…
— Э-ге-ге, — поправил его серьезно Старостин.
— Ну да, э-ге-ге, я и говорю. И все ж-таки мы хотели то- го поймать, второго, обезьяну. Доскакали до речи Черемшанки, а он уже на моторке наворачивает. Ну, тогда мы этих и приведи.
— Ирина Ильинична, — обратился Старостин к Шафаровой. — Мы обо всем побеседуем завтра. Не удивляйтесь, что я вас знаю, я ваши лекции слушал в партийной школе.
— Старостин?
— Совершенно точно. Старостин. А тут Федор Никанорович поднял на ноги весь город. К нему старик этот пришел, как его…
— Илларион Карпыч?
— Правильно, Карпыч, все рассказал, у нас тут полный был переполох, но куда вы пошли, никто не знал. Завтра обо всем потолкуем. — Старостин помолчал и, глядя исподлобья, спросил: — Это Ганюшкин был.
— Вы удивлены, что я жива?
— Признаться, да.
— Это они, — Ирина Ильинична показала на Фомина с Ашмариным. Если б не они… И на мое счастье, ему захотелось на прощанье пофилософствовать.
— Да, да, это похоже на штабс-капитана. Он, говорят, с философией и на тот свет отправлял. Федор Никанорович именно так его характеризовал.
Старостин встал и поблагодарил пограничников за службу.
— Поймать бы этого типа следовало, — добавил он.
— Виноваты, товарищ майор, — ответил сержант. — Да уж больно быстрый.
— А виноваты, так проводите женщину домой в пешем порядке.
Когда Ирина Ильинична и сопровождающие ее пограничники вышли, майор подошел к Фомину и Ашмарину и сказал:
— Так вот, дружки, благодарность благодарностью, а объясните-ка мне, пожалуйста, — майор взял один из черепов, — что сей сон значит?
— Медицине мы помощь оказать хотели, так сказать, от флотских товарищей.
— Это дело нехорошо пахнет, — сказал Старостин, — кладбище, конечно, скоро снесут совсем, так что пока я не вижу ничего по служебной линии, а не окажись вы на месте, пожалуй, Ирине Ильиничне несдобровать… Как думаете?
— Где уж там, — сказал Фомин и, поставив ногу на табуретку, приподнял штанину. Нога была залита кровью, а прямо на голени кровь запеклась подковкой.
— Чем это? — с интересом спросил Старостин.
— Зубами, товарищ майор.
Старостин покачал головой. Он понял, что Фомин показывает рану вовсе не для того, чтобы вызвать сочувствие.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Федор Никанорович вошел в музей и сразу же увидал Ирину Ильиничну, занятую разговором с высоким юношей в буром свитере, с большой папкой. Судя по художественному беспорядку, царившему в прическе парня, это был представитель мира искусств.
— Вы ко мне, Федор Никанорович? — спросила Ирина Ильинична.
— Да, к вам… Не проводите ли вы меня туда, где у вас выставлены старинные ружья?
Перед дубовой стойкой со старинными кремневыми ружьями Федор Никанорович стоял долго, внимательно их рассматривая.
— Это все солдатские ружья… А меня интересуют охотничьи.
— У нас есть одно, вон, в руках у охотника.
За стеклом диорамы на ватном снегу, усыпанном блестками, лежал человек в меховой одежде. Он старательно целился в чучело оленя из какого-то длинного ружья на косо срезанных сошниках.
— гласила подпись под диорамой. На потемневшем от времени ложе ружья белел жетончик инвентарного номера.
— Если к вам поступает какая-нибудь вещь, какая-нибудь находка, вы записываете, при каких обстоятельствах она обнаружена? Вот, к примеру, откуда у вас это ружье?
В своем кабинете Ирина Ильинична быстро разыскала нужную запись.
— Вот, можете прочесть. Семнадцатого ноября сорок первого года получены от военкома Шабунина ружье старинное, тульской работы, ориентировочно изготовлено в конце XVII столетия, сошник самодельный кованый и паспорт, смотреть описание рукописей за номером…
Ирина Ильинична достала другую книгу, и, найдя в ней что-то, сказала:
— Да, и паспорт есть.
Ирина Ильинична вышла и долго не возвращалась, а Федор Никанорович старательно списал в записную книжку то место из инвентарной описи.
— Вот паспорт, — сказала Ирина Ильинична, протягивая какой-то старинный документ, свернутый трубкой.
Федор Никанорович осторожно развернул его. Яркими, ничуть не поблекшими чернилами по рыхлой ворсистой поверхности темно-коричневой бумаги было написано:
— Разобрали?
— Разобрал, но ничего не понял, — Федор Никанорович еще раз перечел текст: «пачпорт». С виду ерунда, а чувствуется, что писалось всерьез…
— Это бегунский паспорт, — сказала Ирина Ильинична, бережно вынув трубочку документа из рук Федора Никаноровича. Бегунский, — повторила она. — Большая редкость.
— Как так? — не понял Федор Никанорович. — Афанасий сын Петров… Да, так и есть, Афанасий Петрович.
— Вы его знаете? — удивилась, в свою очередь, Ирина Ильинична.
