Кривоносову. — Если дело выгорит, я тебя в обиду не дам. Орденов и благодарностей не жди, но я уж постараюсь сделать так, чтобы под трибунал ты точно не угодил.
— Вот спасибочки, — поблагодарил Кривоносов и отвесил иронический полупоклон. — Утешил, добрый человек. А если не выгорит?
Иларион перестал улыбаться и принялся деловито стаскивать с себя гидрокостюм, в котором ему было слишком жарко.
— Выгорит, — процедил он сквозь зубы, прыгая на одной ноге. — А если не выгорит… Ты, Леша, боевой офицер. Работа у тебя такая — жизни не жалеть. Не погон, Леша, а жизни.
— Это смотря за что, — буркнул Кривоносов.
— За Россию, Леша. В самом прямом смысле — за Россию. Не за какие-то там государственные интересы, не за интернациональный долг и не за чужие нефтепроводы, а за Россию. Даже не за народ, а за людей — живых, обыкновенных, которые ни хрена не знают и знать не должны.
— Я тоже ни хрена не знаю, — проворчал Кривоносов.
— А я тебе все объясню, — пообещал Иларион. — Потом, когда дело сделаю.
— На том свете ты мне все объяснишь, — пояснил Кривоносов. — Когда на одной сковородке жариться будем.
— Типун тебе на язык, — сказал Иларион и потрогал левую скулу, на которой багровела широкая ссадина самого предосудительного вида — Кстати, этот бланш тебе тоже за Россию навесили? — поинтересовался капитан-лейтенант, заметив его движение.
— Не сомневайся, — сказал Иларион, — именно за нее.
…На него напали в тот час, когда густые сумерки готовы были превратиться в ночь. Небо на западе еще сохраняло багровый отсвет утонувшего в море солнца, но очертания окружающих предметов уже растворились в полумраке. Иларион ожидал этого нападения, более того, он его сам спровоцировал, но ожидание оказалось таким долгим, что его бдительность несколько притупилась. Выпитый на протяжении дня алкоголь тоже сыграл свою роль: пьяным Забродов конечно же не был, но кое-что ему все же перепало, и реакция у него слегка замедлилась.
Слежки за собой он так и не заметил, но это вовсе не означало, что ее нет. За ним должны были следить; отсутствие слежки означало бы, что он совершил какую-то ошибку, и тогда его пребывание здесь не имело ни малейшего смысла. Поэтому Иларион вел себя так, как если бы точно знал, что за ним неотступно наблюдают. Первым делом он побывал в магазине и вышел оттуда на заплетающихся ногах, бережно прижимая к груди две бутылки водки. После этого он вернулся в закрепленный за ним номер гостиницы и целый час пьяным голосом пел революционные песни Водку он вылил в раковину умывальника, а бутылки одну за другой вышвырнул в открытое настежь окошко с интервалом в полчаса. Бутылки с глухим стуком приземлились в заросли бурьяна, который здесь, на Кунашире, с успехом играл роль главной сельскохозяйственной культуры. Выждав для верности еще немного, он последовал за бутылками и добрых десять минут ворочался в бурьяне, треща сухими ломкими стеблями и изрыгая пьяные проклятия Выбравшись наконец на дорогу, он побрел прочь из поселка — не к морю, где ждал его сторожевик Кривоносова, а в глубь острова, где гипотетическим убийцам было бы удобнее привести в исполнение свои черные замыслы.
Он ждал нападения сзади, но темная фигура человека внезапно вынырнула из кустов прямо перед ним, и Забродов увидел, как отсвет догорающего заката скользнул по длинным спаренным стволам охотничьего ружья. Двустволка смотрела ему прямо в лицо. Не тратя даром драгоценного времени, Иларион на полуслове оборвал бесконечный пьяный монолог, которым развлекал не столько себя, сколько участников слежки, быстро шагнул вперед и, схватившись за стволы рукой, резко задрал их кверху. Чисто теоретически он учитывал, что нападавший мог оказаться не наемным убийцей, а обыкновенным грабителем из местных, который решил срубить немного деньжат, обобрав пьяного в стельку москвича, и потому ограничился одним коротким ударом в солнечное сплетение Нападавший охнул и послушно сложился пополам, выпустив ружье Победа была полной.
В следующее мгновение что-то подсказало Илариону, что нужно отклониться вправо. Это можно было назвать как угодно: мистикой, предчувствием, инстинктом, но на самом деле Иларион точно знал, что никакой помощью свыше здесь и не пахнет. Просто его натренированный слух уловил какой-то едва различимый посторонний шорох, краешком глаза он заметил какой-то намек на движение за своим левым плечом. Возможно даже, что его разгоряченной кожи коснулся легкий ветерок от стремительно двигавшегося сверху вниз предмета; так или иначе, организм отреагировал на опасность раньше, чем сознание успело воспринять тревожный сигнал. Иларион рванулся в сторону, но недостаточно быстро тяжелый стальной лом, который должен был размозжить ему череп, скользнул по щеке, содрав с нее клочок кожи, и обрушился на левое плечо.
Боль была адская. Иларион присел, уверенный, что подкравшийся сзади подонок сломал ему ключицу своей десятикилограммовой железякой, торопливо обернулся и чуть успел вскинуть над головой ружье, отразив очередной сокрушительный удар. Левая рука слушалась неохотно, но все-таки слушалась, и это было хорошо.
Лом мелодично зазвенел, отскочив от вороненой оружейной стали. Иларион выпрямился и нанес жестокий удар ногой, целясь противнику в пах. Было темно, но, кажется, он попал. Тяжелый лом глухо звякнул о каменистую землю, убийца тихо заскулил, медленно опускаясь на землю с прижатыми к поврежденному месту руками. Забродов коротко ткнул прикладом ружья в смутно белевший овал лица. Что- то хрустнуло — не то переносица, не то зубы, — и противник Забродова молча опрокинулся в темноту. В то же мгновение Иларион обратным движением нанес колющий удар стволами ружья назад, снова угодив в солнечное сплетение первому из нападавших, который к этому времени уже ухитрился подняться на ноги и даже успел вынуть из кармана нож.
Коротко вскрикнув от боли, убийца схватился обеими руками за ствол и потянул ружье на себя. Учитывая то обстоятельство, что стволы ружья все еще упирались ему в живот, это был не самый разумный поступок. Видимо, парень просто растерялся от неожиданности.
В этот момент на его лицо упала полоса лунного света. Иларион не понял, откуда взялась луна: занятый своими делами, он пропустил ее восход, но свет оказался весьма кстати. Последние сомнения исчезли, когда Забродов узнал лицо приемщика из проявочной мастерской «Набуки фильм» — того самого, которому накануне сдал на проявку отщелканную на островах пленку. Видимо, это и был шурин сержанта Хрунова, распоряжавшийся единственным в поселке аппаратом факсимильной связи. Глаза у парня были полны испуга и какого-то, детского изумления.
«А то как же, — подумал Иларион без тени жалости. — Я бы на его месте тоже удивился. Так все было хорошо, так славно! Работа интеллигентная, непыльная, платят валютой — и немало, наверное, платят. Всего и делов-то печатай фотографии, а в свободное от основной работы время информируй хозяина обо всем, что происходит на острове. Не работа, а синекура. Что тут такого особенного может происходить? Разве что внеплановые рейды кривоносовского корыта да иногда появление какого-нибудь подозрительного типа из Москвы, вроде меня или Славы Горбанева. Стуканул вовремя — получил премию. Не жизнь, а санаторий. Шурин — мент, что создает массу дополнительных удобств. Благополучие и безнаказанность — опасное сочетание. Начинаешь чувствовать себя всесильным и неуязвимым. Закон тебе не писан, делай что хочешь… При случае можно и замочить кого-нибудь — родственник отмажет, господин Набуки заплатит, и все будет шито-крыто. Как тут не удивиться, получив в рыло от человека, которого ты уже считаешь трупом?»
Его палец скользнул под предохранительную скобу и коснулся гладкого металла спускового крючка.
— Вот незадача, правда? — сказал Иларион и спустил оба курка.
Выстрел был сделан в упор и прозвучал глухо, как в подушку. Шурин Хрунова выпустил ружье и упал на дорогу, пачкая серебристую от лунного света пыль черной, как деготь, кровью Иларион бросил ружье и услышал позади себя удаляющийся треск бурьяна — второй «киллер» улепетывал со всех ног Забродов подумал, не догнать ли его, и махнул рукой: да пусть себе живет, недотыкомка.
…Они стояли на мостике. Свежий ветер, пахнущий солью, высекал из сигареты Кривоносова длинные красные искры, которые стремительно уносились назад и гасли, падая в воду. Свесившись через леера и
