очень важный, невиданной красоты и сложности узор.
По случаю выходного дня людей в сквере было мало. Даже пенсионеры, выгуливающие собак, встречались редко — каждый стремился побыстрее попасть домой, с трудом дождавшись, когда же его питомец наконец сделает все свои дела. Время для прогулок и впрямь было не самое лучшее.
Тем сильнее удивился Илларион, когда увидел у фонтана одинокую женскую фигуру. Она стояла, как- то странно понурившись, с непокрытой головой, и слипшиеся от дождя пряди пепельных волос в беспорядке падали на высокий чистый лоб. Илларион довольно часто встречал ее здесь: обычно она гуляла с детьми, иногда к ним присоединялся мужчина — по всей видимости, муж. «Красивая женщина», — привычно подумал Забродов.
Но сегодня с ней явно было что-то не так. Она неподвижно стояла, не замечая дождя, который опять усилился, прогоняя из сквера последних собачников. Судя по тому, что ее матерчатый плащ промок до нитки, она провела на этом месте довольно много времени. Лицо ее было пустым и белым, как у манекена в витрине, и по нему одна за другой сбегали капли. Илларион почему-то засомневался, что капли эти дождь.
Его так и подмывало подойти и спросить, не может ли он чем-нибудь помочь. Приставать на улице к замужней женщине, да еще вдобавок и сильно чем-то расстроенной, было неловко, но Илларион рассудил, что так он, может быть, хоть немного отвлечет ее от невеселых мыслей, и уже открыл было рот, но тут до него вдруг дошло, кто она такая.
Он вспомнил вчерашний разговор с домработницей. Скорее всего, это и есть та самая женщина, у которой на днях пропали муж и дочь. И, если верить Вере Гавриловне, произошло это, похоже, именно здесь, в скверике у фонтана. Может быть, это и не она, но уж очень все совпадает.
Настроение у Иллариона сразу испортилось. Понятно, когда на войне погибают солдаты. Приятного в этом мало, но они, по крайней мере, знают, за что умирают. Во всяком случае, это их работа, они дали присягу и держат в руках оружие причем это не водяные пистолеты и деревянные сабельки. А за что убили мужа этой женщины? Ладно, ладно, пускай — у мужчины могли быть враги. Кто это сказал, что о человеке следует судить по его врагам? В общем, тут все понятно, хотя тоже очень и очень паршиво. Но как быть с трехлетней девочкой? Кому она помешала? Ведь убийца должен был понимать, что она даже опознать его не сможет. Маньяк?
Илларион так и не решился подойти к неподвижно стоящей у фонтана женщине. Он даже решил сегодня изменить маршрут пробежки — несмотря на отсутствие комплексов, он и подумать не мог о том, чтобы прыгать вокруг этой одинокой потерянной фигуры, боксируя с невидимым противником.
«И, главное, ведь ничем же не поможешь, — думал он, механически нанося и отражая удары, со всех сторон обрабатывая воображаемого противника. — Если бы эта сволочь попала ко мне в руки, тогда… тогда да. А так… И Мещеряков куда-то провалился — ни слуху ни духу. Что-то скис мой полковник. Не понравилось мне, как он со мной в последний раз разговаривал. Неужели испугался? И Петр мой Владимирович, он же Дмитрий Антонович, признаков жизни не подает. Хотя должен бы — непохоже, чтобы он просто так взял да и оставил бы меня в покое. И Алехин… Черт, что-то уж очень много всего сразу на меня свалилось. Как сговорились все, ей-богу».
В самом мрачном расположении духа он закончил свои упражнения и побежал обратно. Светловолосая женщина все еще стояла у фонтана. Илларион пробежал мимо, старательно отводя глаза.
Когда он перебегал дорогу, направляясь к своему дому, его окликнул знакомый голос:
— Эй, блаженный! Забродов, стой! Обернувшись на голос, Илларион увидел стоявшую поодаль черную «волгу». Из открытой дверцы выглядывал Мещеряков.
— А, полковник! — приветствовал его Илларион. — Легок на помине. А я-то думаю, куда это мой полковник подевался? То ли занят он, то ли просто осторожничает…
— Дурак ты, Забродов. Ты почему на звонки не отвечаешь?
— На какие еще звонки?
— Я тебе весь вчерашний день названивал — и ни ответа, ни привета. Сиди и думай: бродишь ты где-нибудь по своему обыкновению или тебя уже шлепнули втихаря.
— Все под Богом ходим, — смиренно ответил Илларион.
— Святоша… Ты почему трубку не берешь?
— Погоди, что ты привязался. Какую трубку?
— Телефонную, какую же еще. Я же говорю, целый день звоню, и никто не отвечает.
— Я вчера целый день просидел дома. Ты по какому телефону звонил?
— Да по обоим — и по сотовому, и по обыкновенному.
— Интересное кино… Постой, постой… Ну, конечно! Я же оставил сотовый телефон в машине! Вот ведь угораздило.
— Пусть так. А квартирный?
— Черт его знает, Андрей. Может, испортился? Я вчера к нему не подходил.
— Что ж ты делал целый день?
— Читал. Ты знаешь, у скандинавов есть одно интереснейшее предание…
Он осекся, так как Мещеряков отчаянно замахал на него руками.
— Уволь, уволь, Илларион. Некогда мне твои байки слушать. Меня работа ждет.
— Ладно, работник. Говори, чего тебе надобно, старче, а то у меня скоро жабры вырастут при такой погоде.
— Кто ж тебя в такую погоду на улицу гнал? Ничего мне от тебя не надо. Я просто хотел узнать, как ты.
— Как трогательно. Я что, тяжелобольной?
— Иногда мне кажется, что так оно и есть. Ты понимаешь, во что ты впутался?
— Я, Андрей, ни во что не впутывался. Меня впутали — это да.
— Будь осторожен, Илларион. Помощь нужна?
— Да пока что нет, но все равно спасибо. Как твое расследование?
Мещеряков выразительно покосился в сторону шофера и незаметно для последнего постучал себя согнутым пальцем по лбу. Подумав, вздохнул и полез из машины под дождь.
— Пойдем. Только давай хотя бы в твою подворотню спрячемся, что ли. Капает ведь.
— Я тебе уже полчаса об этом толкую. Пошли.
Очутившись в арке, Мещеряков достал сигареты и протянул открытую пачку Забродову.
— Я натощак не… Впрочем, давай. Правила хороши, если их время от времени нарушаешь. Что-то я сегодня в миноре.
— Погода, — понимающе сказал Мещеряков и дал Иллариону прикурить.
— Да нет, Андрей, погода тут ни при чем. Просто подумалось вдруг, сколько на свете всякой сволочи. Ты представь, что все, чем живет обычный, нормальный человек, это тоненькая пленка на поверхности громадного болота. Вот он живет, любит, на работу ходит, а под ним — трясина, бездна. Не так шагнул — и по уши в дерьме…
— Опять философствуешь, Илларион.
— Да при чем тут философия? Ты погляди вокруг! Ведь все, что ты видишь, всего-навсего картонный фасад, декорация. А за ней — огромное темное пространство, где кто только не бродит и чего только не творится.
— И что? Ты-то всю жизнь за этим фасадом прожил. По ту сторону декорации. Хотя, пожалуй, не совсем. На границе света и тьмы, так сказать. Тьфу, Забродов, заразил ты меня своей мерихлюндией. Что это с тобой?
— Встретил я сегодня одного человека. У нее на днях пропал муж вместе с трехлетней дочкой.
— Как так пропал? В бега подался, что ли?
— Да нет, просто пропал. Убили, скорее всего.
— Да, печально. Да что ж тут поделаешь, люди каждый день гибнут.
— Да? Вон там, в сквере, у фонтана, стоит женщина. Пойди и расскажи это ей.
— Да что ты ко мне привязался! Я-то здесь при чем?
— Все мы ни при чем. Ладно, полковник, замнем это дело. Что там у тебя с Алехиным?
