добродушного и веселого. Целый день счастливый обладатель «мазды» катал по району соседей и даже соседских ребятишек. Желающих прокатиться было мало — личный автомобиль давно перестал быть вызывающей трепетную зависть диковинкой, особенно в Москве, но отбояриться от Паши было не так-то просто. Дольше всех с ним ездила, конечно же, Вероника Ивановна с тринадцатого: пользуясь случаем, она исколесила весь район, ища приемный пункт, где можно было сдать три бутылки с винтовыми пробками, которые предприимчивая карга не могла превратить в наличные вот уже третий месяц. Паша не спорил: он наслаждался процессом. Бутылки они так и не сдали, и переполненный счастьем Иваницкий заплатил старухе за три бутылки из собственного кармана. Вероника Ивановна деньги взяла, но бутылки выбросить отказалась категорически.
«Еще чего, — сказала старая кошелка, прижимая драгоценную стеклотару к груди, — стану я деньгами швыряться. Я брошу, а какой-нибудь алкаш подберет и на мои денежки налижется…» Алкаши были больной темой Вероники Ивановны, поскольку сама она, овдовев, частенько находила утешение на дне.
Все эти подробности Паша Иваницкий поведал Сергею Дмитриевичу вечером, сидя за столом на кухне у Шинкаревых. Он пришел с бутылкой, будучи уже основательно навеселе, и заявил, что «это дело надобно обмыть». Сергей Дмитриевич, которому до сих пор было неловко за свое дневное высказывание по поводу цвета, встретил гостя радушно и даже нарушил табу, слегка пригубив водочки. Они просидели допоздна втроем — Ольга Иваницкая, в отличие от мужа, осталась верна избранной профессии и сейчас крутила баранку во вторую смену. Они обсудили множество интересных тем, много смеялись и даже чуть-чуть попели — вечер удался на славу, и, провожая Пашу до дверей, Сергей Дмитриевич поймал себя на том, что улыбается. Ему уже давно не бывало так хорошо и уютно, и он подумал, что для счастья человеку, в сущности, нужно очень мало. Он даже забыл принять на ночь свою валерьянку, к которой в последнее время пристрастился, как запойный кот, и уснул каменным сном. Без сновидений.
Утром Алла Петровна растолкала супруга с большим трудом, что было неудивительно: организм Сергея Дмитриевича после тридцати пяти лет начал капризничать и упорно настаивал на восьмичасовом отдыхе, а благодаря Иваницкому улеглись они далеко за полночь. С кряхтением выбравшись из постели, Шинкарев обратил внимание на то, что балконная дверь, которая всю последнюю неделю простояла открытой настежь, плотно закрыта.
— Ты чего это, мать? — спросил он у Аллы Петровны. — Дышать же нечем, жарища…
— Гарью воняет, — ответила жена. — Видно, где-то поблизости что-то сгорело.
— Интересное кино, — сказал Сергей Дмитриевич и вышел на лоджию.
Повинуясь безотчетному импульсу, он сразу же посмотрел вниз, но, как ни таращился, так и не смог разглядеть на стоянке перед домом неприлично-розовую крышу «мазды». Зато в глаза сразу же бросилось огромное горелое пятно на асфальте, от которого все еще валил жидкий сероватый дым, а в центре этого пятна — груда покореженного, черно-серого от жара и копоти железа.
— Ешкин башмак, — сказал он. — Мать! Иди скорей сюда! Похоже, Иваницкого машина сгорела!
Алла Петровна выскочила в лоджию и, придерживая на груди халат, тоже посмотрела вниз.
— Слушай, а ведь похоже, что так, — сказала она. — То-то же я смотрю, что бензином аж на двенадцатом этаже воняет… Чувствуешь?
— Ага, — согласился Сергей Дмитриевич, — бензинчиком тянет. Вот скоты! Дохвастался, дурень…
Он потер ладонью шершавую от проступившей за ночь щетины щеку и испуганно замер: запах бензина резко усилился, стоило поднести руку к лицу. Пугливо покосившись на Аллу Петровну, которая все еще смотрела вниз, перегнувшись через перила, он понюхал пальцы. Тошнотворная бензиновая вонь ударила в голову, как наркоз, Сергей Дмитриевич покачнулся, но сразу же взял себя в руки и спрятал ладони за спину.
— Да, — каким-то не своим, фальшивым голосом сказал он, — не повезло Паше. А как там наш завтрак?
— Завтрак на столе, — ответила Алла Петровна и обернулась. Глаза ее лишь на мгновение задержались на лице мужа, но Сергею Дмитриевичу стоило огромных усилий выдержать этот мимолетный взгляд: ему вдруг показалось, что жена видит его насквозь.
В тот день, возвращаясь с работы, он сделал то, на что никак не мог отважиться весь последний месяц: отправился к знахарю. По работе Сергей Дмитриевич много общался с самыми разными людьми: он был мастером ремонтно-строительного цеха на одном из московских заводов и за день успевал переговорить с массой народа — от вечно пьяных бетонщиков до директора предприятия. О знахаре поведала бригадир штукатуров Нина Алексеевна, женщина тяжеловесная и очень основательная во всех отношениях. У нее были какие-то проблемы с ногами, в суть которых Сергей Дмитриевич вникать не стал, и она долго мыкалась, меняя врачей и лекарства, пока не набрела на этого самого знахаря, который, по ее словам, исцелил хворь за три сеанса.
Сергей Дмитриевич, едва услышав этот рассказ, выведал адрес, сославшись на какую-то несуществующую болячку, которая якобы донимала его тещу. Нина Алексеевна, не ломаясь, продиктовала адресок и от себя добавила, что знахарь творит чудеса и видит людей насквозь и еще на три метра вглубь.
Шинкарев с трудом дождался конца рабочего дня и, выйдя из стеклянного аквариума главной проходной, смешался с толпой на троллейбусной остановке. Дождавшись нужного номера, он втиснулся в переполненный душный салон, и троллейбус, подвывая и погромыхивая на поворотах штангами, неторопливо повез его по маршруту, которым Сергею Дмитриевичу ездить до сих пор не приходилось.
Путь был долгим, и всю дорогу из головы у Сергея Дмитриевича не шел Паша Иваницкий: как он радовался покупке, как зазывал всех покататься, как заплатил старой кошелке Веронике Ивановне за ее нестандартные бутылки и как они сидели далеко за полночь на кухне и пели «там вдали, за рекой».
— Это никуда не годится, — вслух сказал Сергей Дмитриевич, вырвавшись из духоты троллейбусного салона в мягкую прохладу майского вечера, и решительно зашагал вдоль улицы.
Ему пришлось несколько раз спросить дорогу, прежде чем он разыскал нужный номер дома. Задержка не очень опечалила: он был к ней готов. Впервые попадая в незнакомый микрорайон, человеку, будь он хоть семи пядей во лбу, всегда приходится плутать и донимать аборигенов расспросами. Микрорайоны, по твердому убеждению Сергея Дмитриевича, были изначально изобретены с одной-единственной целью: доводить людей до полного сумасшествия своей запутанностью, своими вечными ветрами, дующими со всех сторон одновременно, и своей неистребимой грязью.
Наконец, какой-то юноша, обремененный роликовыми коньками, на которых он едва стоял, и огромной собакой породы московская сторожевая, которая неторопливо таскала хозяина от дерева к дереву и от столба к столбу, указал Сергею Дмитриевичу на обшарпанную девятиэтажку, по боковому фасаду которой сверху донизу змеилась страшноватая трещина, щедро, но неаккуратно замазанная цементом. Юноша был вежлив, чего нельзя было сказать о собаке, которая облаяла Сергея Дмитриевича хриплым сорванным басом и на прощание повесила ему на брюки длинную и отвратительную нитку густой слюны. Сергей Дмитриевич испытал сильное желание дать проклятому барбосу хорошего пинка, но барбос гулял без намордника, а пасть напоминала небольшой чемодан, что заставило Сергея Дмитриевича благоразумно воздержаться от выражения своих эмоций.
«И потом, — подумал он, — собака не виновата. Где-то я слышал, что собаки разбираются в людях лучше любого экстрасенса. Видно, что-то такое почуял во мне этот пес, и это что-то ему сильно не понравилось.»
Проводив взглядом мальчишку с удивительно невоспитанным псом, Сергей Дмитриевич направился к указанному юным собачником дому, по дороге старательно убеждая себя в том, что ничего страшного на самом деле не происходит. В конце концов, запах бензина, исходивший утром от рук, мог просто почудиться. Все-таки вокруг сильно воняло гарью и бензином… В это было гораздо легче поверить, чем в то, что он посреди ночи прокрался во двор и поджег машину соседа и, можно сказать, приятеля, к которому испытывал самые добрые чувства, а к утру благополучнейшим образом забыл обо всем. Так бывает только в кино да в книжках. Сергей Дмитриевич был уверен, что когда-то читал что-то такое, и не только читал, но и смотрел, причем смотрел неоднократно: герой раздваивался, и одна его половина знать не знала о том, что вытворяла вторая… Но это все была фантастика, очень неумело замаскированная под психологический детектив, а в одном случае, как смутно помнилось Сергею Дмитриевичу, даже под комедию, а к фантастике
