нужно было бы хитрить и разводить дипломатию.
— Здравствуйте, соседка, — выдавая самую обворожительную из своих улыбок, сказал он. — Мне ужасно неловко.
— Почему же это вам неловко? — тоже улыбаясь, с легким кокетством спросила хозяйка. Лет ей было около сорока, волосы она красила в каштановый цвет и выглядела еще очень даже ничего, особенно когда улыбалась.
Улыбка была открытая, очень располагающая, а зубы ровные и белые, как у героини рекламного ролика.
— Мне неловко по трем причинам, — с самым серьезным видом ответил Илларион. — Во-первых, из-за того, что я вчера повел себя несколько… э… невежливо, отклонив ваше приглашение. Поверьте, мне очень жаль, но я вчера так замотался…
— Пустое, — снова улыбнувшись, сказала хозяйка. — Я вас очень хорошо понимаю. Так, бывает, за день натопчешься, что белый свет не мил…
— Вот-вот. Еще мне неловко потому, что я только что встретил на лестнице вашего мужа. Может, знаете ли, сложиться превратное впечатление, будто бы я…
— Ох, — рассмеялась соседка, — так уж и превратное?
— Клянусь, — торжественно сказал Илларион. — В этих делах я всегда выступаю с открытым забралом и атакую замужних женщин исключительно в присутствии мужей.
— Странная тактика.
— Ну, а третья причина вашей неловкости?
— Вот, — сказал Илларион, протягивая пустую рюмку. — Совершенно не умею побираться и, поверьте, сроду этим не грешил, но тут такой случай… Просто стихийное бедствие. Взялся готовить себе завтрак и вдруг обнаружил, что в доме ни крупинки соли. А магазин у черта на куличках…
— Да, — согласилась соседка, забирая рюмку, — магазин действительно далеко.
— Зато школа в двух кварталах, — как бы между прочим заметил Илларион.
— А у вас есть дети? — удивилась она. — Мне почему-то показалось, что вы живете один.
— Вам правильно показалось, — смутился Илларион. — Я, собственно, имел в виду ваших…
Соседка вздохнула.
— Нас двое, — сказала она, — детей нет. Бог не дал…
— Извините, — сказал Илларион. — Какой я… прямо как бегемот.
— Пустое, — повторила хозяйка и торопливо ушла на кухню.
Вернувшись домой, Забродов почесал в затылке, пожал плечами, высыпал соль в мусорное ведро и принялся звонить по телефону — ему срочно требовалась машина.
Глава 2
Сергей Дмитриевич Шинкарев проснулся с трудом.
В последнее время такое с ним случалось довольно часто; пробуждение напоминало подъем с невообразимой глубины, тяжелая вода давила со всех сторон, не давая всплыть, утаскивая на дно, сопротивляясь, как живая…
Просыпался он по частям. Сначала в беспросветной тьме возникло надоедливое дребезжание, потом там забрезжил неприятный желтоватый свет, и только через некоторое время Сергей Дмитриевич ощутил настойчивые толчки и понял, что наступило утро.
Он открыл глаза. В окно заглядывал неторопливый октябрьский рассвет, под потолком горела голая лампочка, висевшая на испачканном побелкой шнуре, будильник заливался злорадным звоном, а жена изо всех сил трясла за плечо.
— Подъем, — монотонно повторяла она, — подъем, Сережа, проспишь на работу…
— Все, — сказал он, с трудом ворочая огромным шершавым языком, — все, все, я уже проснулся.
В доказательство он сел на постели и едва не упал обратно на подушку так сильно закружилась голова.
Состояние было такое, словно он вчера выпил по меньшей мере ведро водки. Конечно, вечером он пил — на то и новоселье, — но все-таки…
Чепуха, решил Сергей Дмитриевич, с трусливой старательностью закрывая глаза на очевидное. Обыкновенное похмелье. Надо меньше пить и больше закусывать. Ч-черт, совершенно не помню, как лег спать…
Он с опаской взглянул на жену, пытаясь отыскать на ее свежем и все еще очень привлекательном лице следы недовольства.
— С-слушай, — нерешительно спросил он, — я вчера… ничего?
— Ты вчера напился, как зонтик, — сообщила ему жена. — Слава богу, никто, кроме меня, этого не заметил.
— Вот черт, — огорченно сказал он, — извини. Ничего не помню.
— Пустое, — с улыбкой ответила жена. Это было ее любимое словечко «пустое», и оно означало, что Алла Петровна не усматривала в поведении супруга ничего предосудительного. — Ты устал — переезд, ремонт…
Выпил лишнего и отключился. На то и новоселье.
— Это точно, — бодрясь, сказал Сергей Дмитриевич и с трудом встал. Его качнуло, и он ухватился за спинку кровати. — На то и новоселье. Умница ты у меня, Петровна.
— С тобой все в порядке? — обеспокоенно спросила жена.
— В полном, — уверил Сергей Дмитриевич и в доказательство звонко шлепнул себя ладонью по голому выпуклому животу. — Хоть сейчас в космос.
— Одевайся, космонавт, — сказала Алла Петровна и взлохматила остатки мужниных волос вокруг лысины. — Завтрак стынет.
— Завтрак стынет, рога трубят, — фальшиво пропел Сергей Дмитриевич, со второй попытки попадая ногой в шлепанец и направляясь в ванную. — Великие дела ждут того, кто способен их свершить.
Продолжая распевать эту чепуху, он вышел в прихожую и включил свет в туалете. Воровато оглянувшись на дверь спальни, он быстро и бесшумно приоткрыл стенной шкаф и запустил в него руку. Он знал, что так или иначе узнает все и без этой партизанщины, но удержаться просто не мог. Мозг кричал во все горло, призывая закрыть шкаф и хотя бы ненадолго оттянуть неизбежное, но рука действовала словно бы сама по себе, раздвигая, ощупывая… убеждаясь.
«Что же это было? — думал Сергей Дмитриевич, так ожесточенно двигая зубной щеткой, словно намеревался разорвать рот. — Что же было на этот раз? И что вообще со мной происходит?»
Он посмотрел в укрепленное над раковиной зеркало, как будто отражение могло дать ответ. Отражение молчало, и вид у него был самый что ни на есть дурацкий: круглые щеки — одна больше другой из-за зубной щетки, перемазанный пастой рот, мешки под заплывшими глазами, длинные пряди вокруг лысины торчат во все стороны, придавая голове сходство с полуоблетевпшм одуванчиком, белесая щетина на подбородке. Да, подумал он. Пожалуй, это чучело ответит.
— Ну, чего таращишься?
Он подавил в себе желание плюнуть зубной пастой в зеркало и тщательно, по всем правилам, прополоскал рот. Похмелье понемногу отступало, и мозг привычно перебирал предстоящие дела, настраиваясь на рабочий лад и как бы между делом воздвигая непроницаемый защитный барьер вокруг зиявшего в памяти черного провала, в который каким-то не вполне понятным образом ухнул остаток вчерашнего вечера. В последнее время эта операция успела утратить остроту новизны и превратилась в рутинное, раз и навсегда отработанное действо — с памятью Сергея Дмитриевича творились странные вещи, и временами он побаивался, что скоро там вообще не останется ничего, кроме этих огороженных хлипкими заборчиками черных бездонных ям.
Но хуже всего были пробуждения, и даже не пробуждения, а то, что следовало за ними. Намыливая щеки, Сергей Дмитриевич выдавил кривоватую улыбку: да уж, по утрам ему приходилось несладко…
