хватаясь одной рукой за ушибленную промежность, а другой — за прокушенную насквозь губу.
Глаза его стали не правдоподобно круглыми от боли.
«Убьет», — подумала Татьяна и с яростью доведенного до последней черты человека бросилась в атаку.
— Убирайся из моего дома, пьяная свинья! — каким-то не своим голосом закричала она и, подскочив к Вагину, изо всех сил толкнула его в грудь обеими руками.
Вагин пошатнулся, отступил на шаг и, споткнувшись о журнальный столик, тяжело рухнул на него всем своим весом. Столик устоял — Вагин не был крупным мужчиной, — но вот чашка с кофе, сахарница и вазочка с печеньем разлетелись во все стороны, по дороге щедро рассеивая вокруг свое содержимое. Блестящая металлическая фляга, бренча, откатилась под шкаф.
Татьяна метнулась вправо и не глядя, словно тысячи раз репетировала эту сцену, выбросила в сторону руку.
Рука безошибочно сомкнулась на рукоятке кинжала.
Это тоже был подарок Игоря — выполненная вручную незатейливая чеканка, представлявшая собой переплетение медных лепестков и завитушек. Игорь купил эту поделку местных ремесленников на каком-то восточном базаре, возвращаясь из Афганистана, и подарил Татьяне. Кинжалы пылились на стене много лет, и Татьяна была уверена, что им суждено провисеть нетронутыми до самой ее смерти.
Кинжал, который она держала в руке, был просто топорно выполненным муляжом с тупыми, как край школьной линейки, режущими кромками. В то же время это был длинный и прочный, заостренный на конце кусок стали с удобной рукояткой, по форме напоминающий наконечник копья — им нельзя было отрезать кусок колбасы, но вполне можно было проткнуть человека. Пока Татьяна раздумывала, что ей теперь делать с этой железкой, тело решило все за нее, и в следующее мгновение она обнаружила себя рядом с журнальным столиком, на котором лежал не успевший сообразить, что произошло, Вагин. Ее левое колено упиралось в его грудь, а острие кинжала касалось кожи Виктора как раз там, где под ней мерно пульсировала сонная артерия. Стоять в такой позе было довольно неудобно, чертова мини-юбка совсем задралась, но сейчас Татьяне было наплевать на приличия, поскольку вообразить более неприличную ситуацию было трудно.
— Повторяю, — сказала она, сдувая со лба упавшую прядь, — пошел вон, мерзавец. И чтобы больше я тебя не видела. Захочешь извиниться — позвони по телефону. Но только один раз. Будешь надоедать — скажу Игорю, он из тебя мозги вышибет.
Губы у нее почему-то слипались, и, проведя по ним левой ладонью, она с отвращением увидела на пальцах кровь. Это, вне всякого сомнения, была кровь Вагина, и ее чуть не стошнило.
— Пошел вон, — сдавленным голосом повторила она, убирая с его груди колено и отступая в сторону.
Вагин с трудом сел, а затем и поднялся на ноги, продолжая придерживать пострадавшие места: Ладонь, которую он прижимал ко рту, была вся в крови. Не сводя с Татьяны потемневших глаз, он боком выдвинулся в прихожую, и через мгновение там хлопнула дверь.
Татьяна аккуратно, без стука положила кинжал на журнальный столик и опрометью бросилась в туалет.
Там ее, наконец-то, стошнило, после чего она битый час чистила зубы, мыла с мылом рот и полоскала его оставшейся в холодильнике с незапамятных времен водкой. Когда кожу вокруг губ начало щипать, она завернула кран и долго терла рот махровым полотенцем.
Взглянув после этого в зеркало, она обнаружила там растрепанную ведьму с фиолетовыми кругами под глазами, бледными щеками и большим красным пятном вокруг растертого чуть ли не до крови рта. Татьяна почувствовала, что ее распирает неудержимый хохот, и поспешно глотнула из бутылки, все еще стоявшей на крышке стиральной машины. Водка обожгла пищевод, заставив ее мучительно закашляться, но истерика отступила.
Татьяна направилась обратно в комнату, имея в голове совершенно определенный план: сначала навести там идеальный порядок, а потом упасть лицом вниз на диван и реветь до полного обезвоживания организма, — но тут стоявший на полочке в прихожей телефон вдруг ожил, разразившись пронзительной трелью.
— У меня все, — сказал главный редактор. — Да, еще одно… Ты слушаешь?
— Слушаю, — повторил он механически.
— Удачи тебе.
— Что ж, спасибо, шеф.
Главный редактор сказал еще что-то, но Андрей Кареев уже повесил трубку и вышел из телефонной будки. Новый Арбат сразу навалился на него со всех сторон, оглушив ревом и звоном, дохнув в лицо жаром нагретого за день асфальта и удушливой вонью выхлопных газов, ослепив яростными солнечными бликами, горевшими на хромированных бамперах и лобовых стеклах. Кареев вынул из кармана сигареты и закурил, чиркнув непривычно большим колесиком архаичной медной зажигалки, сделанной из пулеметной гильзы. Зажигалка была самая настоящая, времен Второй мировой, и служила предметом завистливых насмешек коллег. Он обнаружил ее, разбирая вещи деда, собственноручно отладил и очень ею гордился. Воспоминание о том, как он хвастался зажигалкой в редакции, вызвало на лице Кареева бледную тень улыбки: оказывается, было время, когда он мог отвлекаться на подобные мелочи и даже испытывать по этому поводу какие-то эмоции. Теперь в это верилось с большим трудом.
Он медленно двинулся по тротуару в сторону Воздвиженки, безотчетно стараясь держаться в самой гуще толпы и понимая, что это вряд ли поможет ему, если за него возьмутся всерьез.
Шагая в плотном потоке спин и затылков, он думал о том, что, возможно, напрасно драматизирует ситуацию.
Работа журналиста — настоящего журналиста в понимании Андрея Кареева во все времена заключалась в том, чтобы пощипывать сильных мира сего за пятки, не давая им расслабляться и утрачивать бдительность.
Вполне естественно, что тот, кого хватают за пятки, отбрыкивается это происходит на чисто физиологическом уровне. Сознание в этом процессе никакого участия не принимает, так что и обижаться, по сути дела, не на кого. Если пытаешься укусить за ногу, к примеру, коня, будь готов схлопотать копытом между глаз — таков закон джунглей. А уж если не успел увернуться, и тебе засветили в лоб, будь добр не скулить и не рассчитывай на милосердие — это, опять же, закон джунглей.
Кареев с растущим удивлением начал понимать, что был совершенно не готов к такому повороту событий, Умом понимая, что ходит по краю и в любой момент может соскользнуть во тьму, он все-таки привык рассчитывать на то, что принято называть поддержкой коллектива — в самом широком смысле слова, разумеется. Где-то поблизости всегда были коллеги, ворчливый шеф, умница Татьяна, многотысячная армия читателей, в конце концов. Но он даже не предполагал, что в один прекрасный день его как овцу отделят от общего стада и потащат на убой, а стадо спокойно пойдет дальше. Оставшись в одиночестве он растерялся и не знал, куда податься и с чего начать. Материала у него накопилось на три статьи, но теперь ему негде их опубликовать.
Строго говоря, он с самого начала понимал, что опубликовать что бы то ни было из раскопанных сведений ему вряд ли удастся. Жадный до денег главврач одной из московских клиник, которого они так крепко «приложили» вместе с Татьяной Тарасовой, оказался не сам по себе — у него обнаружились покровители. Разумеется, именно этого и следовало ожидать. Но, докопавшись до имен этих покровителей и кое-что сопоставив, Кареев схватился за голову, ощутив настоятельную необходимость проверить, на месте ли она до сих пор. В свете раздобытых им сведений увольнение с работы было наименьшим из того, что можно было ожидать. Это было предупреждение, первый слабенький звоночек, но, как оказалось, и его хватило, чтобы сбить журналиста Кареева с ног.
Он свернул на Никитский бульвар и устроился на скамейке, закуривая новую сигарету и с некоторым усилием заставляя себя сидеть спокойно. Если люди, которым он наступил на мозоль, отдадут «горячий» приказ, он все равно ничего не сделает, так к чему беспокоиться и выставлять себя на посмешище, шарахаясь от каждой тени на виду у всей Москвы?
«Сволочи, — подумал он, наблюдая за тем, как дерутся в траве не поделившие чего-то воробьи. — До
