— Ладно, ладно, завел свою шарманку, — скривился Нагаев. — Работать иди, если бабок мало.
— Ни в жизнь, — твердо ответил стукач. — Госудагство меня всю жизнь ггабило, хватит. Больше оно с меня ни копейки не повучит.
— Государство его грабило, — фыркнул Нагаев. — Да что с тебя взять, кроме анализов и ложных показаний?
— Ничего, — с самым довольным видом ответил Игогоша. — И я этим гогд.
— Все, — сказал Нагаев, — достал. Вали отсюда… подрывной элемент.
— Я пголетагий духа, — возразил Игогоша.
— Люмпен и стукач, — перевел Нагаев, из которого иногда непроизвольно выскакивали словечки, изобретенные классиками марксизма, которыми будущий капитан навсегда объелся еще в школе милиции.
— Эх, ггажданин начайник, — вздохнул Игогоша. — Вы пойзуетесь свужебным повожением.
— А ты бы на моем месте не пользовался, — рассеянно сказал Нагаев. Ему уже было не до Игогоши. — Все, шагай, у меня работа.
— Знаем мы вашу габоту, — печально сказал Игогоша, вынул из кармана одну из полученных от капитана сигарет, сунул ее в зубы и удалился, охлопывая себя ладонями в поисках спичек.
Нагаев тоже закурил. Он докурил сигарету до конца, давая Игогоше уйти подальше, выбрался на улицу через оконный проем и, продравшись через кусты, вернулся к машине, из осторожности сделав большой крюк и подойдя к ней с другой стороны.
Устроившись на сиденье и с грехом пополам разместив в узком пространстве салона свое крупное тело, он вынул из кармана блокнот и на всякий случай записал на свободной страничке: «Кораблев. Ломбард на Петрозаводской.» Это было сделано исключительно из предосторожности да еще на тот маловероятный случай, если тело капитана Нагаева вдруг ни с того ни с сего поутру обнаружат где-нибудь в пригородном лесу с простреленной головой. Впрочем, в такой поворот событий капитан не верил ни на грош: скупщики краденого редко меняют специальность, становясь мокрушниками. Конечно, Муха тоже не был профессиональным киллером, однако же…
«Да ерунда это все, — подумал капитан, поворачивая ключ зажигания. Снегова погибла по чистой случайности, напоровшись на собственный нож. Это самое обыкновенное непредумышленное убийство или, если угодно, несчастный случай. Зачем ловкому форточнику идти на мокрое дело? Отвечаю: незачем. Просто так легла карта. Не повезло парню. Причем уже во второй раз.
А первый раз был, когда он пришел на мою территорию, Тут ему, болезному, и капут. Не миновать ему знакомства с Вареным.»
Мысли его после этого самым естественным и непринужденным образом перекинулись на Вареного, которому вдруг пригорело на старости лет побыть народным избранником. В душе капитана опять поднялось раздражение, но он взял себя в руки: идти против Вареного было слишком рано. Сначала нужно было окрепнуть и вооружиться до зубов, причем не какими-то пистолетами-автоматами, а подлинными документами и неопровержимыми свидетельствами очевидцев. Вот тогда свежеиспеченный народный депутат полетит вверх тормашками! А пока…
Ведя машину по Ленинградскому шоссе в сторону Химок, капитан Нагаев тихо напевал: «Наша служба и опасна, и трудна…»
Ломбард на Петрозаводской был открыт. Когда Нагаев вошел, над дверью, как встарь, звякнул надтреснутый колокольчик, и через несколько секунд за прилавком возник рыжеватый мужчина лет сорока с коротко подстриженными щетинистыми усами и нахально вздернутым кверху коротким носом. Глаза у него тоже были нагловатые, слегка навыкате, зеленоватые, и заметно отличались друг от друга по размеру — левый казался намного меньше правого из-за затянувшего его черно-лилового синяка.
Если это был Кораблев, то Нагаев мог бы спорить на три месячных оклада, что знает, откуда у него этот фингал: на месте Мухи, угодив в такой переплет, он отделал бы своего наводчика так, что тот не смог бы встать раньше, чем через неделю, если встал бы вообще.
Капитан убедился, что в ломбарде, кроме них двоих, никого нет, и первым делом закурил, мимоходом отметив про себя, что сегодня дымит, как паровоз. При виде такого не лезущего ни в какие ворота поведения здоровый глаз человека за прилавком слегка округлился, но Нагаев не дал ему открыть рта, чтобы избавить парня от лишних неприятностей.
— Вы Кораблев? — спросил он тем особым ментовским голосом, в котором странным образом сочетались официальная вежливость и острая неприязнь к собеседнику. Похожий на таракана-переростка мужчина за прилавком поспешно кивнул, и на лице его проступило выражение тоскливой обреченности — с первой же фразы он понял, с кем имеет дело. — Владелец этой… этого заведения? — уточнил капитан, в последний момент сдержавшись и не сказав «норы».
— Совершенно верно, — сказал Кораблев. — Что вам угодно?
— Мне? — глубокомысленно переспросил Нагаев. — Да вот что!
Он вынул из кармана правую руку и стремительно выбросил ее вперед, целясь прямо в синяк. Пудовый кулак капитана угодил в цель со снайперской точностью.
Кораблев коротко вскрикнул и врезался спиной в заваленный всевозможным хламом стеллаж, стоявший у задней стены заведения.
— Милиция, — представился Нагаев, массируя запястье правой руки. — Я должен задать вам несколько вопросов.
Муха безуспешно пытался напиться уже пять суток подряд.
Иногда алкоголь, казалось бы, начинал одолевать его, и тогда в мозгу его принимались роиться бессвязные обрывки образов, один мрачнее другого. Это было нестрашно, поскольку картинки относились к прошлому, и он помнил это даже в зыбком полусне, в который периодически проваливался, выныривая оттуда в холодном поту. Но рано или поздно перед ним, как наяву, вставало бледное, сильно накрашенное немолодое женское лицо, полускрытое рассыпавшимися волосами, и косо торчащая из-под грудной кости фигурная рукоятка дорогого, по всему видно, импортного кухонного ножа, и он мгновенно трезвел, рывком возвращаясь к действительности и тому томительному ощущению непрерывного падения в бездонную пропасть, которое не оставляло его с того момента, как в прихожей квартиры Снеговой загорелся свет. В такие моменты он почти хотел, чтобы все это поскорее закончилось.
Он наполнял стакан дрожащей рукой и подносил к губам, обливаясь водкой. Отвратительный запах пролитого алкоголя заставлял его мучительно морщиться, но, как ни странно, вкуса водки он почти не ощущал, как будто пил воду из-под крана.
Периодически у него кончались то выпивка, то сигареты, и тогда он спускался в магазин — опухший, страшный, воняющий перегаром и потом. Потел он постоянно, словно терзавший его страх пытался выйти наружу через поры. Продавщицы из круглосуточного гастронома на углу судачили о нем, заключая друг с другом пари: придет ли он снова.
Утром шестого дня он проснулся после короткого, не принесшего ему никакого облегчения сна и с трудом оторвал голову от поверхности кухонного стола. При этом на столе и под столом зазвенела потревоженная стеклотара. Муха рассеянно потер отлежавшую щеку. Щека была липкой, и на столе тоже имело место какое-то темно-красное липкое пятно. Муха вздрогнул и попытался сфокусировать зрение, чтобы получше рассмотреть эту липкую красную дрянь. Он что, пытался покончить с собой или просто порезался?
Слава богу, это оказалась не кровь, а просто пролитый портвейн. Видимо, он пытался достичь эффекта путем смешивания напитков, и в конце концов это ему удалось. Он испытывал чудовищное похмелье, заглушившее, наконец, дикий животный ужас, владевший им всю неделю.
Он окинул взглядом стоявшую на столе батарею бутылок, и его опухшее лицо сморщилось в жалком подобии иронической улыбки. Ну, еще бы не быть похмелью! Четыре бутылки портвейна, три водки и бог знает сколько пива. При попытке подсчитать пивные бутылки в глазах у него поплыло, и он чуть не свалился с табурета.
Закрыв глаза, Муха переждал приступ тошноты и головокружения, по силе напоминавший извержение вулкана, и вдруг обнаружил, что способен соображать.
Не трястись от ужаса, как холодец на вилке, раз за разом прокручивая все подробности своего
