же увидел служебный автомобиль Мещерякова, припаркованный на том месте, где Илларион обычно ставил свой «лендровер». Черная «волга» сверкала, как дорогая игрушка. Водитель Мещерякова, здоровяк Миша, имевший почти кубическую фигуру и покладистый нрав, кряхтя от прилагаемых усилий, натирал мягкой тряпицей лобовое стекло. Увидев въехавший во двор «лендровер», он заулыбался, выпрямился и помахал рукой с зажатой в ней тряпкой.
— Привет, Миша, — сказал ему Илларион. — Ты прямо как морячка — стоишь на берегу и машешь платочком.
— Есть такое, — ответил Миша, протягивая для пожатия большую мягкую ладонь. — Дожидаемся вас, как китобоя из рейса.
— И давно дожидаетесь?
— Да уж никак не меньше часа. Товарищ полковник прямо позеленел весь…
— Поговори мне, поговори, — донесся из приоткрытого окна машины голос Мещерякова. — Я тебе устрою такую службу, что ты у меня посинеешь, как баклажан.
Миша поспешно встал по стойке «смирно», опустив руки по швам и стараясь не слишком заметно улыбаться. Он прекрасно знал, что Мещеряков стал строгим для вида, и что в случае чего Илларион не даст его в обиду раздражительному полковнику.
— Однажды в студеную зимнюю пору, — пробормотал Илларион.
— Что ты там бормочешь? — сердито спросил Мещеряков, высовываясь из окна.
— Уж больно ты грозен, как я погляжу, — сказал ему Илларион.
Он стоял перед сверкающей черной «волгой» полковника такой же, как всегда — худощавый, словно высушенный нездешним солнцем, чисто выбритый, насмешливый, одетый в камуфляжный комбинезон и линялое армейское кепи, с тощим рюкзаком у ноги, с дымящейся сигаретой, которую он держал по- солдатски, огоньком в ладонь, а за спиной у него, медленно остывая после стокилометровой гонки, тикал двигателем его потрепанный «лендровер», прошедший вместе с хозяином огонь и воду, чиненный- перечиненный, некрасивый, сто раз похороненный, но все равно живой и по-прежнему надежный. Не будь в левой руке Забродова вылинявшего брезентового чехла с удочками, можно было запросто забыть, какой сейчас год, и решить, что инструктор спецназа ГРУ капитан Забродов только что вернулся с очередного задания. Мещеряков даже ощутил, как по коже зябкой волной пробежали мурашки, словно вокруг была не Москва, а набитые стреляющим железом дикие горы. Чтобы разрушить иллюзию, он посмотрел по сторонам, бросил взгляд на часы, и вид собственной руки, вместо пятнистого х/б обтянутой тонкой шерстяной тканью делового костюма, из-под которого выглядывал белоснежный манжет сорочки, вернул его с небес на землю. Полковник распахнул дверцу и выбрался на сырой асфальт, сохраняя недовольное выражение лица и всем своим видом демонстрируя неодобрение.
— Где тебя носит? — проворчал он. — Битый час торчу здесь, как последний дурак.
— Торчал бы, как умный, — невозмутимо ответил Илларион. — В чем дело, полковник? Что за пожар? Вы что, нашли этого парня?
Мещеряков сделал скучное лицо и обвел рассеянным взглядом ряды выходивших во двор окон. Илларион согласно кивнул.
— Пожалуй, ты прав, — сказал он. — Пойдем лучше в дом!
— А может быть, поедем? — спросил полковник. — Нашего приятеля все еще нет дома, так что…
— День на дворе, полковник, — напомнил Илларион. — На что ты меня подбиваешь? Время рабочее, да и вообще… А если он вернется, пока мы будем там… — Он осекся, вслед за Мещеряковым окинул взглядом задний фасад дома и закончил явно совсем не так, как намеревался вначале:
-..там осматриваться?
Мещеряков кивнул водителю, давая понять, что поднимется наверх и, вероятно, задержится. Опытный Миша, не впервые привозивший полковника на Малую Грузинскую и хорошо изучивший все, что касалось этих визитов, за исключением разве что их содержания, глубоко вздохнул и сел за руль, приготовившись терпеливо ждать. Забродов забросил за плечо свой тощий рюкзак, поудобнее перехватил удочки и первым двинулся к подъезду. В дверях он галантно посторонился, пропуская вперед Мещерякова, который не упустил случая проворчать: «Китайские церемонии…»
Полковник снова заговорил, как только за ним захлопнулась дверь забродовской квартиры.
— Не понимаю, Илларион, — сказал он, вслед за хозяином проходя в гостиную и садясь в кресло — как всегда, именно в то, которое предпочитал сам Забродов, — что тебя смущает? Ну и что с того, что он застукает нас у себя дома? Ты что, боишься его?
Забродов скептически посмотрел на приятеля, немного подумал, решая, очевидно, прогнать полковника из своего любимого кресла или оставить все как есть, плюхнулся на диван и сразу же расплылся по сиденью в совершенно немыслимой позе, наводившей на мысль о том, что у него переломаны все до единой кости.
— Боюсь? — переспросил он. — Да, пожалуй, боюсь. Я боюсь себя и в особенности тебя, полковник. Мы с тобой слишком рьяно взялись за этого парня. Как бы не увлечься… У меня нет ни малейшего желания отправлять его на тот свет.
— Ты же сам сказал, что его угроза ввести данные в Интернет, скорее всего, ничего не стоит.
— Гм, — сказал Илларион. — Ну, полковник… Честно говоря, я даже не знаю, как реагировать… А что, кроме этой угрозы, тебя больше ничто не останавливает?
Мещеряков бросил на него свирепый взгляд, схватил со стола метательный нож и, чтобы успокоиться, принялся вертеть его в руках.
— Отлично, — сказал он. — Вот все и прояснилось. Маньяк-убийца выявлен. Спецслужбы опять демонстрируют общественности свой звериный облик… Общественность в ужасе заламывает руки и взывает к идеалам добра, справедливости и гуманизма… а в особенности — к идеалам законности и правопорядка.
— Обожаю, когда ты злишься, — заметил Забродов. — В тебе тогда просыпается чувство юмора. Хиленькое, конечно, но это все-таки лучше, чем совсем ничего.
— Пропади ты пропадом! — в сердцах воскликнул Мещеряков и, не вставая из кресла, совсем как Забродов, с силой метнул нож, целясь в центр укрепленного на противоположной стене липового спила.
Нож стремительно пересек комнату и с глухим стуком ударился рукояткой о нижний край мишени. Забродов молниеносно пригнулся, и отскочивший нож серебряной рыбкой блеснул в воздухе прямо у него над головой. Дзынькнув, раскололся и рассыпался на мелкие черепки грязноватый глиняный кувшин, стоявший на книжной полке.
— Хорезм, — разгибаясь, проинформировал Илларион, — одиннадцатый век… Пигулевский мне за него много чего предлагал, а я, дурак, не отдал. Хороший был кувшин. Красивый.
— Не вижу в нем никакой особенной красоты, — пробормотал слегка сконфуженный Мещеряков.
— Теперь, конечно, да, — согласился Илларион. — Какая может быть красота в горсти мусора? Торопишься, Андрей. Пользуешься силой там, где нужны умение и тонкий расчет.
— Просто давно не практиковался, — сказал Мещеряков.
— Да я не о ноже, — отмахнулся Илларион, — я об этом вашем компьютерщике. Понимаешь, если он действительно окажется серьезным негодяем, превратить его в груду черепков всегда успеется. А если нет? Он ведь, насколько я понял, еще довольно молод, и за компьютерами своими света белого не видит, как и все эти виртуальные гении. А тут такая задачка: залезть в компьютерную сеть ГРУ, порыться там и уйти безнаказанным… На такое способен далеко не каждый, а он вот справился. Да для него же это подвиг, игра, а ты предлагаешь мне кокнуть этого мальчишку и спокойно отправляться пить коньяк. Заметь, срок, который он назначил Аверкину для того, чтобы собрать сто тысяч, истекает как раз сегодня… точнее, уже истек, если вести отсчет со времени его звонка Николаю. А шантажиста нашего все нет и нет… Или я чего-то не знаю?
— Все верно, — проворчал полковник. — Он больше не звонил. Именно это меня больше всего и беспокоит Что, если он нашел покупателя побогаче?
Илларион задумчиво почесал переносицу, поерзал на диване и вдруг улегся, задрав ноги на подлокотник и уставившись в потолок.
— Вряд ли, — сказал он. — Ты сам подумай, Андрей. Для западных спецслужб эта информация
