права каждого из них в будущем, чтобы подсластить тем, кому не повезет, утрату царского венца. В первую очередь, в благодарность за великодушный отказ участвовать в споре за царский венец, вельможи оговорили особые привилегии Отана. Они решили, что будет справедливо, если выделить Отану наследственную сатрапию по его выбору, присвоить все высшие титулы в персидской империи, кроме царского, постановили, что избранный царь и его потомки должны будут ежегодно посылать богатые дары Отану и его потомкам, до тех пор пока будет существовать персидская держава, кроме того, Отан и его потомки будут обладать теми же правами, которыми будут наделены присутствующие знатные персы, не избранные на царский престол. После этого вельможи обговорили привилегии себе, на случай не избрания. А именно: царь имеет право брать себе жену только из круга дочерей семи знатных родов, включая в эту семерку и семейство самого царя и род погибшего Ардуманиша. Кроме того, представители этих родов имеют право беспрепятственного входа к царю в любое время. Всем, за исключением избранного царя, выделяется сатрапия по выбору. Право же первого выбора предоставляется Отану. Каждый вельможа из этого круга, не ставший царем, имеет право, дабы подчеркнуть их особое положение, носить прямую тиару, наподобие царской, только более скромную по украшению. Все вельможи из этого круга имеют право подавать царю советы, с которыми царь должен считаться, а также еще ряд других привилегий, которые должны были несколько утешить неудачников в споре за трон.
Затем вельможи стали держать совет — как справедливее избрать царя, без ущемления прав каждого из присутствующих. Избрание по волеизъявлению народа, предложенное Отаном, отвергли сразу и единогласно (за исключением, разумеется, самого Отана). Кто-то предложил предоставить выбор жрецам, но после некоторого колебания, все взвесив, и от этого отказались. Потому что слишком дорого обошлись бы выборы неизбранным. Ведь царь сумеет пополнить свою казну, а как возместят безвозвратные щедрые дары другие? Спорили и препирались до одурения и наконец решили последовать совету все того же Отана, который как лицо незаинтересованное сохранил здравый ум и спокойствие. Отан рекомендовал прибегнуть к гиппомантии: то есть избрать царем того, чей жеребец при восходе солнца заржет раньше остальных. Вельможи решили, чтобы всем быть в равном положении, коней вывести из города в поле, выстроить шеренгу, всем владельцам отойти на приличное расстояние, оставив коней только с конюхами, для того чтобы не повлиять своим присутствием на ход событий, и вот только после этого ждать первого ржания. Чей конь заржет — тот и царь!
С этим знатные персы разошлись по отведенным им покоям переживать и готовиться к решающему и чрезвычайно волнующему событию — каждому врозь.
Находчивый Ойбар
Дарий провел бессонную ночь. Он всю ночь дрожал, как в лихорадке, сердце, сжимаясь, замирало, вызывая полуобморочное состояние — уж так ему хотелось стать царем! Он даже мычал и стонал при мысли, что, может быть, не он, а кто-то другой вдруг усядется на вожделенный трон. С ума можно было сойти от такой близости царского венца и от возможной недосягаемости этого! Хотелось выть только от одной мысли, что золотой мираж может исчезнуть в один миг! И он в тысячный раз обращался с мольбой к Ахура-Мазде.
Вошел Ойбар — конюх, которому Дарий еще вчера велел подготовить своего любимого жеребца Ракса к выезду. Ойбар, доложив, что Ракс подготовлен, не тронулся с места, хотя его господин мотнул головой, разрешая удалиться.
— Что тебе еще? — с раздражением спросил Дарий, которому в это время не хотелось никого видеть, а тем более осточертевшую рожу своего конюха.
— Мой господин, скажи мне, что тебя гложет, и если это связано с конем, то лучшего советника тебе не найти, потому что я лучший конюх в Пасаргадах.
— Хвастай, хвастай, — проворчал, остывая, Дарий, страстно любивший коней, а значит, благоволивший к конюху.
Его пронзило словно молнией: 'А вдруг Ойбар сумеет помочь?' Ведь утопающий хватается за все, что ему подвернется под руку.
— Слушай, Ойбар. Если из шести жеребцов, которых завтра на рассвете выведут в поле, мой заржет первым, то я озолочу тебя. Насыплю столько золота, сколько весишь ты сам! А это, при твоей дородности, — целая гора.
Может быть, в это самое время пять других вельмож говорили своим конюхам то же самое, и после этих слов все конюхи, подобно Ойбару, стали глубокомысленно чесать в затылках.
— А что если ткнуть его шилом, мой господин?
— Пошел прочь, дурак! — завизжал в ярости Дарий.
Ему припомнилось, что не доверяющие друг другу аристократы и даже вновь введенный в их круг Аспарин, предвидя такую ситуацию, решили: изобличенного в нечистой игре — изгнать из рядов благородной знати и лишить всех привилегий, обговоренных ранее.
Вельможи собрались во дворе у конюшен еще затемно. Конюхи выводили коней для господ, и только Ойбара не было среди них. Под ехидный смешок 'друзей' сам вывел своего жеребца и сам, без поддержки конюха, взгромоздился на своего коня. Дарий трясся как в ознобе и от волнения и от злости на этого проклятого Ойбара, ушедшего, вероятно, к одной из своих многочисленных зазноб. Пять конюхов взяли под уздцы коней своих господ, а Дарий самостоятельно, тронулись в путь.
Вдруг откуда-то вынырнул сияющий Ойбар. Он схватил левой рукой под уздцы лошадь своего хозяина, а правую руку держал почему-то в кармане своих широких штанин. Конь Дария всхрапнул, раздувая ноздри и косясь взглядом на конюха, но этому никто не придал особого значения: просто животное увидело того, кто ухаживает за ним, кормит его и поит. Достоинство воспитанного человека, аристократа, не позволяло вот так, при всех, обрушиться с бранью на своего слугу, и поэтому Дарий, с трудом сдерживаясь, промолчал. Кавалькада ехала молча, лишь изредка перебрасываясь вполголоса какой-нибудь репликой, и только четкий цокот копыт нарушал ночной покой. Дарий слегка придержал своего коня и несколько поотстал от общей группы. Покосился раз, покосился два на сияющую рожу Ойбара и, не выдержав, едко прошипел:
— Ты-то чему радуешься, дурак? Ведь если... — из-за суеверия Дарий недоговорил, что шло после 'если', — Гнев мой падет на тебя, дуралей.
— Ой, мой господин! Заржет твой конь первым, клянусь — заржет!
Дарий прерывисто вздохнул — когда очень хочется верить, поверишь и невероятному.
— Мед на твой язык за эти слова. Но этим ты только усугубишь наказание, если твои слова не сбудутся. Я отрежу твой лживый язык!
— Не беспокойся, господин, твой Ракс обязательно заржет первым!
Дарий с явным беспокойством снова покосился на конюха и наконец обратил внимание на то, что тот держит руку в штанине, не вынимая.
— Что это ты вцепился в свою шишку? Боишься потерять или примета у тебя такая дурацкая? Эй, а может быть, ты шило прячешь в кармане? Мерзавец, если заметят, что ты ткнул коня шилом, я тебя на кол посажу! Олух, ведь они будут смотреть во все глаза, понял? Выбрось сейчас же!
— Не беспокойся, мой господин. Нету у меня никакого шила, а твой конь все равно заржет первым!
Такая непоколебимая уверенность Ойбара начала тревожить мнительного Дария. Ведь человек соткан из противоречий. Если до этого, как всякий эгоцентричный субъект, Дарий считал себя особой личностью, стоящей над всеми, а потому самой судьбой предназначенного повелевать и властвовать, то теперь уверенность Ойбара внезапно нагнала страх и неуверенность на его господина. Дарий вдруг осознал, что из-за малейшей случайности он может лишиться и царского венца и вожделенной Атоссы! Сразу припомнились и удачливость Интаферна и удивительное везение Гобрия, вернувшегося живым и невредимым из лап страшной Томирис. Дария аж заколотило всего, и он был готов завыть во весь голос.
— Если только... если только... ты солгал. Я предам тебя самой лютой смерти, а теперь замолчи,
