рисковать… Не хочу рисковать еще и в выборе цели и потому, что в предстоящей атаке слишком много факторов будут работать против меня, но отказаться нельзя – приказ, поэтому я не откажусь и полечу, но нападу на ту планетарную систему, которую выберу сам, а что подумает о таком своеволии руководство мне было понятно уже сейчас: прежде всего, цели, намеченные мне командиром, были не обязательны для нападения, а наиболее желательны, – все понимали, что нам предстоит и надеялись хотя бы на одну успешную атаку, а на какую планетарную систему она произойдет – в принципе не столь уж и важно: и они, да и мы всем экипажем тоже понимали, что шансы на успешное возвращение очень невелики – но они есть!
…Корабль все также медленно набирал скорость, все глубже и глубже погружаясь в бездну космоса, пока, наконец, звездолет не отошел от плоскости планет достаточно далеко. Я отдал приказ экипажу занять свои места: второй пилот уже выключал антигравитационную батарею и готовился к набору околосветовой скорости, используя основной двигатель, поэтому согласно боевому расписанию все должны были занять свои места в креслах. Нам в рубке было видно, как они заполнялись людьми, и когда в свое кресло сел последний человек, тогда прозвучал звуковой сигнал, и предупредительная надпись, сигнализирующая о готовности и корабля, и экипажа к многократным перегрузкам, зажглась перед каждым из нас.
Мы включили маршевый двигатель, и он стал постепенно наращивать свою колоссальную мощность, пока она, наконец, не достигла крейсерской, в результате чего ускорение крейсера превысило земное в четыре с половиной тысячи раз. Шкала ускорения светилась равномерным зеленым светом примерно до своей середины. Если бы не антигравитационные свойства наших кресел, то каждый из нас весил бы более трехсот тонн, но, как говорится, весить-то весили, а вот жить-то уже не жили бы!
Я планировал довести скорость процентов где-то до 70-75 от скорости света и уже затем прыгать, поэтому нам нужно было ждать немногим больше часа. Дополнительная тяжесть практически не ощущалась, все показатели были в норме – шел достаточно монотонный полет. Мы ждали, пока пройдет это время; было скучно, но мы не торопились – война от нас никуда не уйдет; поэтому мы сидели и смотрели на приборы, которые показывали, что все в норме, сидели и смотрели, сидели и смотрели, а тем временем мысли наши неторопливо путешествовали далеко отсюда…
Время уходило, уходило безвозвратно, а вместе с ним постепенно уходили из жизни и мы.
…В эти минуты мне стало как-то грустно и печально – не с добром, ох, не с добром летел наш корабль; правда, это дело и злом назвать трудно, но ведь все-таки не с добром! В такие минуты с особенной теплотой вспоминаешь свой дом, и родителей, и жену с детьми, и друзей, и то дерево, с которым у тебя столько личных воспоминаний; вспоминаешь свежий ветер, землю, облака и солнышко, желтое и теплое, и темную ночь с блестящими звездами – как это все было хорошо и как оно теперь далеко!
Но прошло время – нас назвали 'экипаж' и посадили в бронированную коробку без окон и дверей; у нас чистый кондиционированный воздух, энергии и пищи хватит надолго, врач следит за нашим здоровьем – все хотят, чтобы нам было хорошо и чтобы мы удачно прилетели, а потом чтобы мы успешно применили… – чтобы мы успешно применили оружие против живых людей… Печально и очень тяжело на душе…
Сейчас мне было легче убивать, чем в начале войны – этому способствовала и первая в моей жизни космическая битва, и смерть товарищей, и мои атаки на планеты, а также та бойня, которую я недавно совершил в мире Халы, но все же я чувствовал себя довольно скверно.
…Корабль разгонялся. Скоро, уже скоро… – а что скоро? Скоро мы разгонимся, прыгнем – и, быть может, затем нас убьют. Что скоро? Зачем скоро? Мы что, спешим за своей смертью?!
Удача, где ты?! Пока что ты материализовалась в наши награды, в радость близких нам людей, а также в боль и слезы по ту сторону фронта – пока ты была с нами в прошлом, но не покинешь ли ты нас в будущем?! Я не знаю… А впереди нас ждет неизвестность, и мы идем туда, чтобы выполнить свой долг перед Родиной…
Наконец, звездолет разогнался до необходимых двухсот двадцати тысяч километров в секунду, второй пилот выключил двигатель, и мы стали лететь по инерции. Чтобы вплотную приблизиться к театру военных действий, наш корабль сделал два прыжка. Первый прыжок закончился возле системы, состоящей из двух звезд, а вторым мы достигали одиночного белого карлика. Я нарочно выбрал эти безлюдные места: неожиданная встреча с противником нам совсем ни к чему.
Я выбираю цель – это планетарная система с хорошо развитой промышленностью, потом штурман прокладывает к ней курс, а первый пилот в это время проверяет оружие – и основное, и излучатель. Все в порядке, расчеты закончены – и корабль прыгает: мы выходим в расчетную точку, находящуюся на расстоянии двух световых недель от выбранной цели.
К счастью, крейсеров противника поблизости нет – вообще на несколько световых суток вокруг нас нет никого, поэтому я разрешаю экипажу расслабиться. Оружие нам пока не понадобилось, но мы все равно его не выключаем.
Корабль висит между звезд в черной пустоте; мы видим цель такой, какой она была две недели тому назад. На экранах корабля, кроме звезды-цели и ее планет, видны многие миллионы точек небольшой массы, движущиеся в разных направлениях, но упорядоченно – это боевые корабли противника, охраняющие планеты. Штурман, которому помогает первый пилот, производит вычисления – он должен рассчитать сегодняшнее положение планет, а также распределение массы и энергии в системе с учетом наиболее вероятного расположения вражеских кораблей в настоящее время – это трудная работа, требующая опыта приближенных вычислений и способности прислушиваться к голосу своей интуиции. Но выбора у меня нет – меня этому учили не так, как штурмана – это его работа, поэтому его учили считать качественнее, чем меня, вот почему сейчас я надеюсь на то, что он слишком сильно не ошибется, – однако я все равно спокоен, ибо, как я уже говорил раньше, выбора у меня нет: штурмана я себе не выбирал, и он у меня один. Спешить некуда: мне нужны, по-возможности, максимально точные расчеты, поэтому я не тороплю своих подчиненных, а пока все тихо, мирно и спокойно, я делаю из кресла кровать и закрываю глаза…
Сон не идет, меня окружают странные видения. Мне неуютно, но я пытаюсь расслабиться. Видения отступают в свой смутный нереальный мир – кругом темно, но я вижу перед собой деревья и падающий снег. Меня это удивляет, я оборачиваюсь и понимаю все. Я – не человек, а какой-то зверь; я стою, провалившись по колено в снег, а вокруг меня высятся темные деревья с белыми шапками снега на ветвях. У меня есть хвост и четыре лапы – я ощущаю их со спокойным удивлением и без страха и жду, что же будет дальше. Я жду, я пока еще чего-то жду – пока я еще совсем не освоился с тем миром, куда меня забросила судьба. Становится светлее. Я поднимаю лицо вверх и вижу луну, выходящую из-за туч. Желтый серп светит ярко, но он не греет, и от него на душе становится как-то уютнее и роднее.
Я вновь поворачиваю голову назад и смотрю на себя: передо мной полосатое красно-черное тело, с лежащей шапкой снега на спине. Я вижу, как блестящие снежинки тихо и ласково ложатся на мой густой мех. Мне совсем не холодно, я спокоен и никуда не тороплюсь. Память услужливо подсказывает мне: уссурийский, он же амурский, тигр; живет в тайге, самая крупная кошка на Земле. Теперь мне все ясно: я – тигр, а значит, теперь у меня не лицо, а морда. Просто удивительно! Интересно, а как я оказался здесь? Не 'привет' ли это от моего 'отца'? Хотя, вряд ли, по моему мнению, он должен вести себя по-другому, как на Хале: сначала – предложить и уже потом – делать. Любопытно, а могу ли я разговаривать, как человек? Надо попробовать – я пытаюсь сказать несколько слов, но из моего горла вырывается лишь слабое хриплое ворчание. Все ясно: я настоящий, а не сказочный тигр – сказочные животные разговаривать умеют.
Тихо в лесу. Ветер бросает на меня горсть снега, и она серебристой пылью начинает поблескивать у меня на боку. Где-то вдалеке ухает филин. Я прислушиваюсь к тайге: стоят безмолвные ели, ветки их согнулись от тяжелых комьев снега, и лишь только слабый ветерок все никак не успокоится, все что-то шепчет, что-то пытается сказать мне в уши; неподалеку от меня кружится поземка, то успокаиваясь, то снова начиная вращаться; медленно падает редкий снег, а по тайге разносится вой, одинокий волчий вой.
Я смотрю на луну – волчье солнышко скоро закроет новая туча; а тем временем на зов откликнулся другой волк, потом третий… – и вот уже вой, голодный и тоскливый вой нескольких животных щемит промерзшую душу тайги.
Есть я не хочу – можно забиться где-нибудь в тихом месте и поспать, но что-то мне мешает сделать, это и внезапно я понимаю, что я здесь не просто так, а для какой-то цели – я должен что-то сделать здесь, в самом сердце заледенелой тайги…
