гневаясь и страдая от собственной нерешительности, он искал облегчения в тишине своего сада. Временами он рвал на себе волосы и ударял себя кулаками по лбу. В конце концов, бросился на землю под фиговым деревом и дал волю слезам. И постепенно стал осознавать, что слышит голос ребенка, повторяющего нараспев в соседнем доме: 'Tolle, lege. Tolle, lege' ('возьми и читай'). Поначалу он подумал, что пение ребенка было частью какой-то игры, однако внезапно понял, что это 'божественное веление мне открыть книгу [послания ап. Павла] и прочесть первую главу, которая попадется'. Он вытер слезы, встал и поспешил к книге, оставленной на скале поблизости. Схватил книгу, открыл ее и прочел первые слова, которые оказались в поле зрения: 'не в пирах и в пьянстве, не в спальнях и не в распутстве, не в ссорах и в зависти: облекитесь в Господа Иисуса Христа и попечение о плоти не превращайте в похоти'. Так произошло обращение. Он вернулся в дом и сказал матери, что случилось, и она была в радости.
В течение веков христиане рассматривали обращение Августина в христианство как чудо, но стоит указать на то, что в посланиях ап. Павла Бог может говорить с вами только в христианских терминах. Если бы Августин посмотрел в Упанишады или в египетскую книгу мертвых, он мог бы натолкнуться на очень похожий отрывок, который бы заставил его стать индуистом или поклоняться солнечному богу Ра.
Августин отказался от места преподавателя и оставил мысль о браке. В субботу перед пасхой 387 года он и его сын Адеодат были крещены Амвросием в Милане. Августин и мать решили вернуться в Нумидию. Когда они собирались сесть на корабль в порту Остия, мать заболела лихорадкой. Августин делал все, что мог, но дело ее жизни было завершено, и она умерла.
Годы спустя мать Августина была канонизирована; сейчас она покровительница замужних женщин. Ее святые мощи были перенесены в Рим, где они покоятся соответственно в церкви Sant'Agostino. В большей части случаев сегодня о ней вспоминают благодаря названию лежащего на берегу моря пригорода Лос- Анджелеса Санта Моники, поведение обитателей которого наверняка бы не вызвало ее одобрения. Смерть св. Моники завершает повествовательную часть «Исповеди» Августина, которую он написал десятилетие спустя.
Августин отплыл назад в Африку и вернулся домой, в Тагаст, в сопровождении близких друзей. Здесь они объединились в общину, чтобы жить монашеской жизнью, Августин большую часть времени уделял исследованиям и писал. Несмотря на все свои торжественные заявления о страсти и грехе, Августин был по существу созерцательным человеком. Такой образ жизни ему нравился больше всего, и почти несомненно, что его размышления в течение этого периода легли в основание его философии.
Августин, очевидно, находился под влиянием мистицизма неоплатоников, а также той идеи, что внутренний (сокровенный) дух человека связывает его с высшей реальностью. Плотин верил: чтобы достичь превысшего Единого, окончательной реальности, мы должны глубоко заглянуть в себя. Таков был и собственный опыт Августина, и сейчас он попытался примирить учение Плотина с христианством. В конечном счете это привело его к соединению неоплатонизма с учением Библии.
Соединение этих двух учений, далекое от компиляции, было главным вкладом Августина в философию. Это не только обеспечило христианство мощной интеллектуальной опорой, но и связало его с греческой традицией философии. Таким образом, христианство смогло пронести пламя философии горящим (хоть и тускло) через Темные века.
В ходе этой работы Августин создал собственные философские идеи. Греческая мысль Плотина, во многом как и наша мысль сегодня, не могла принять, что что-то могло быть сотворено из ничего (как говорится в Библии). Для неоплатоников Единое было бесконечным и бесцельным. Для того чтобы сделать неоплатонизм соответствующим книге Бытия, Августин ввел в него творение и 'волю Бога, что добрые вещи должны быть' ('Ты добр, — и они добры; Ты — Сущий, — и они существуют'). Но здесь он столкнулся с трудностью. Как может бесконечно существующее Единое (которое теперь стало Богом) действовать во времени?
Эта проблема привела Августина к созданию теории времени, далеко опередившей греческую мысль. Теория времени не слишком изменилась на протяжении тринадцати веков, вплоть до появления теории Канта (некоторые считают последнюю просто развитием и разработкой оригинальной мысли Августина). Согласно Августину, Бог существует вне времени (таковое началось только с сотворения мира). Таким образом, вопрос 'Что же было до того, как создан мир?' не имеет смысла. Для Августина время субъективно, оно существует в качестве человеческого восприятия. Мы не можем видеть мир как-нибудь по-другому — хотя высшая реальность времени не подвластна.
Этот, по существу слепой, субъективизм привел Августина к вопросу об основаниях субъективного знания. Что мы можем знать о высшей реальности, если она лежит за пределами наших чувств? Что мы вообще знаем? Ничего с уверенностью — кроме того, что мы существуем и мыслим. Эти мысли в «Монологах» Августина на более чем 11 веков предвосхищают знаменитое декартово 'Cogito ergo sum' ('Мыслю, следовательно, существую'), совершившее революцию в философии. По счастливой случайности этот отрывок проглядели или проигнорировали средневековые преемники Августина — иначе, возможно, они бы закончили свою жизнь на костре.
В 391 году Августин посетил Иппон (бывший Бон, ныне Аннаба, на северо-востоке Алжира). Здесь епископ Валерий убедил его в необходимости рукоположения. Для этого Августин вынужден был покинуть свою общину. Через пять лет престарелый Валерий назначил Августина своим викарным епископом в Иппоне, и когда спустя год Валерий умер, Августин принял всю его пастырскую работу.
В эти дни епископ был не только самым высоким по положению священником, но также городским профессором богословия и гражданским судьей. Несмотря на эти тягостные обязанности, Августин продолжал плодотворно трудиться. Спустя два года после назначения его епископом он имел написанными бесконечное число памфлетов и проповедей; вел и обширную переписку. Также он закончил свою «Исповедь». Наряду с описанием связанных с сексом мук его юности, «Исповедь» содержит одно из самых глубоких обоснований веры среди всего, написанного христианами. В ней изложены и основные положения философии Августина, включая его теорию времени.
К сожалению, не всё из обширного литературного наследия Августина отмечено столь высоким качеством. Как многие обращенные, Августин стал одержим точным соблюдением церковного учения. Большая часть его драгоценного времени потрачена на ругательные кампании против отклонений от христианства. Ересь манихеев, которую он так хорошо знал, становится отдельным объектом осуждения ('этот невыразимый умственный экскремент'). Но это была не единственная ересь.
Еще одна христианская секта, занимавшая выдающееся положение в Северной Африке в начале IV века, — донатисты. Донатисты считали, что церковь должна быть свободна от связей с государством. Все это было бы очень хорошо, но главная часть их программы должна была привести к бунту против государства — который продолжат явление четырех всадников Апокалипсиса и Конец мира. Эту социальную программу поддерживали бунтовавшие крестьяне.
Донатисты приветствовали насилие, так как оно демонстрировало несовершенство мира. Они считали идеальной жизнь, проходящую в покаянии и преследованиях, которая, если им повезет, может закончиться мученичеством. Благодаря этому донатистов было очень трудно переубедить, так как любое действие, предпринимаемое против них, приветствовалось и только подтверждало их взгляды. Ко времени, когда Августин стал епископом Иппонским, довольно много христиан в Северной Африке перешли в эту ересь, и большую часть времени Августин проводил, создавая полемические произведения, в свирепых терминах осуждавшие донатистов.
Позже Августин стал бичом пелагианства. Эта еретическая секта началась с уэльского монаха по имени Морган (на гэльском его имя обозначает моряка и переводится на латинский и греческий язык как 'Пелагий'). Когда брат Пелагий появился в Риме, его валлийский дух ужаснулся моральной распущенности священства, которое склонялось к более легкому, средиземноморскому подвиду данных при рукоположении обетов. Но Пелагий быстро вычислил корень проблемы. Однажды он услышал проповедь, в которой некий епископ ссылался на строки в «Исповеди» Августина (она пользовалась среди христиан все возраставшей популярностью). Отрывок, процитированный епископом, объяснял точку зрения Августина: благо невозможно без вмешательства божественной благодати (теория, граничащая с предопределением). Пелагий понял, что многие оправдывали этой теорией свою моральную вялость. Не имеет ведь смысла предпринимать усилия, чтобы быть хорошим, если это зависит от вмешательства божественной благодати!
И Морган противопоставил этой теории свою собственную. Он утверждал, что первородного греха не
