— Рой, подпиши мою отставку.
Он удивленно вскидывает брови. Молчание затягивается. Я стою, скрестив руки на груди, и смотрю в пол.
— Хорошо… Если ты так этого хочешь.»
Вот и все.
Если не напоить его кровью, чудо оказывается ненастоящим.
Распахивается дверь. Вваливается громогласная толпа сослуживцев, на ходу бросая лопаты в угол, и снова куда–то бежит. Запыхавшись, подлетает к соседней койке раскрасневшаяся на морозце Тикки, хватает какие–то ленты и бежит за всеми, таща за собой вяло сопротивляющегося Лая и раздраженно шипя на ходу, что он тормоз, каких уже не делают.
Я заталкиваю сумку под кровать и выхожу наружу. Еще Этану помочь собраться, сходить в мастерскую, проверить дайр, и еще сотни тысяч мелочей, которые всегда возникают в последний момент.
В замке стоит суматоха и толкотня, которой здесь не видели со времен второго пришествия колонистов. Тикки носится по коридорам с Лаем, стремянкой и Маэстом, которому стремянка не нужна, и стены стремительно обрастают разноцветными полосками и венками.
Ах да, сегодня же свадьба, будь она неладна…
Тисса выходит замуж, вы представляете?
Я — нет.
Нет, не за Зиму, слава богам. Он улетел на Солярику еще две недели назад, и вернется не раньше, чем закончит Академию. Но — вернется. Как он выражается, из принципа — чтобы посмотреть на наши физиономии, когда окажется, что он все–таки получил диплом.
Строго говоря, мало кто верил, что он поступит вообще куда–либо, тем более — на юридический. Но его ослиное упрямство на этот раз сработало в нужном направлении, и, поднатужившись, мы это сделали. В свое время я училась на социологии и от юриспруденции была далека, как от Солярики, но вполне годилась в качестве проверяющего, стоящего над душой и мерзкого провокатора. Коэни взирал на все это безобразие огромными прозрачными глазами, тяжело вздыхал, но безропотно взваливал на себя роль миротворца, когда Зимин неидеальный характер входил в слишком заметный конфликт с моим внезапно обнаружившимся темпераментом.
То бишь, когда наш ор слышал даже комендант двумя этажами выше.
Правда, получив подтверждение из Академии, Зима бросился мне на шею, и вроде бы где–то там даже прозвучало слово «мама», но до самого отъезда мы оба усиленно делали вид, что это нам приснилось.
Интересно будет посмотреть, каким он станет. Свою работу я провела на пять с плюсом, осталось увидеть, как его обтешет образование и Коэни за десять лет.
Коэни поступил тоже, на медицинский, что никого не удивило, и при том безо всякого труда, потому что, в отличие от некоторых, хорошо учился в школе. Он улетит в начале лета, потому что эту школу ему еще нужно закончить, что из–за царящей в окрестностях разрухи приходится делать дистанционно. Но учиться они будут вместе — мальчик узнавал расположение корпусов факультетов и вроде бы остался доволен.
Конечно, он тоже вернется…
— Орие! — истошно вопит Рутта, и несется мне навстречу, поправляя рассыпающиеся папки на ходу. — Ты обещала, что уберешь эту пакость из приемной! Сама! И до того, как вы смоетесь из этого дурдома!
Да, дурдом — очень правильное слово. И он еще надолго. До первой брачной ночи — как пить дать, а возможно, еще и неделю после.
Я покорно иду в приемную, потому что действительно обещала сделать Этану внушение, что развлекаться запугиванием своих подчиненных как минимум неэтично, и вынести мору, благополучно пережившую все катаклизмы последних месяцев в своем садке, из которого она утром снова выросла.
Несгибаемая секретарша семенила рядом, возмущенно бурча, что нам, конечно, уже все равно, если мы съезжаем чуть ли не до осени, а ей еще там работать, не говоря уже о том, что исполняющий обязанности коменданта тоже не понимает эстетику мор в приемной. Судя по тому, с каким придыханием были сказаны последние слова, в приемной назревал роман. Временный начальник форта был приезжий, поскольку во время прорыва погибло почти все руководство, и, как говорят, очень симпатичный молодой полковник.
Ну–ну.
На пути в приемную меня перехватил Лаппо и, таинственно понизив голос, пробормотал что–то по поводу «исповеди перед столь важным шагом», потащив меня в сторону библиотеки. Рутта попыталась выдрать меня из наглых лап конкурента, но переспорить языкатого парня в последнее время уже не удавалось никому.
Что–то он вконец распоясался, обормот.
— Давай, выкладывай свои грехи, сын мой, — я уселась на стол и принялась копаться в карманах, пытаясь сообразить, в котором из них порвалась подкладка и не туда ли провалилась карта–ключ от сейфа, и что со мной сделают, если я не найду ее до отъезда.
— Ой, ладно вам, фарра. Просто сил моих нет выносить больше этот бардак. И ваших, я подозреваю, тоже. Прикроете меня до вечера, ладно?
— Какого вечера, балбес? Ты еще на ночь ко мне попросись, тогда уж точно все поверят, что ты со мной ведешь беседы о спасении души… И вообще, я во всем этом процессе лицо постороннее, запрусь в кабинете, и никто меня оттуда не достанет. А тебе положено — все–таки жених, — я наконец нашла карман с разорванной подкладкой, правда, без карты, и категорично подытожила: — Раньше надо было думать.
Парень тяжело вздохнул.
Да, на Тиссе женится он. По этому поводу весь форт — или то, что от него осталось — чесал языки три месяца без перерыва. Не знаю, возможно ли для этой дамы встать на путь истинный в принципе, но пока она держится, после пережитых потрясений бросая плотоядные взгляды исключительно на будущего супруга.
Как–то я спросила, что думает по этому поводу сам Лаппо, на что он сказал маловразумительное: «Свобода — это такая вещь…» Я так и не поняла тогда, о ком он говорил — о Тиссе, или о себе самом.
Да, он тоже оказался свободен, хотя и нельзя сказать, что это малого ему стоило. Никогда не покидать форт, не светиться нигде и никогда, даже по новым документам, которые удалось полулегальными путями организовать.
Майор–северянин отступился, уехав еще в начале зимы, как только встал с больничной койки. Я молча дала ему просмотреть запись некоего разговора, и на этом дискуссия по данному вопросу закончилась. Объект CN–678 погиб при прорыве. Тело сгорело. Точка.
Вот только казалось мне, что даже для него это было всего лишь предлогом.
Хотя, возможно, только казалось…
Тогда, три месяца назад, он поразил меня — тем, что, едва открыв глаза, схватил за руку и спросил только одно, напряженно вглядываясь в мое лицо:
— Вы убили его?!
— Нет… — я качнула головой, мысленно холодея. Это и было тем, что я должна была сделать?… И сделала — неверно?
— Я знал, что вы выберете правильно, фарра, — напряженные плечи расслаблено опустились, закрылись глаза.
— Что?…
— Я не знаю, когда наступит мир. Через десять лет, сто, тысячу… Но он будет причиной того, что мир станет возможен… Поэтому — все правильно, фарра. Сколько бы лет ни прошло, но этот день… все же настанет.
Настанет.
Я буду верить в это, что бы ни говорили о том, что пророчества лгут.
Хлопает дверь читального зала, в дверях возникает Отшельник, застывая на пороге. Удивленно вскидывает брови, но ничего не говорит по поводу того, что Лаппо, вообще–то, должен находиться в противоположном крыле замка.
— Фарра, там книга пришла. Вы заказывали.
— Ага, — я киваю и торопливо скрываюсь в соседней комнате, пока меня не нашел кто–нибудь еще.
