на земле перед лошадьми. На опушке показался старый кедр, возвышавшийся над лесом, словно башня, озаренная солнцем. Клеон соскочил с повозки.
– Теперь уж близко. На, возьми вожжи и хворостину, а я побегу вперед… – Прихрамывая, он пустился бежать.
– Куда?! – крикнул Пакат. – Куда?! Стой!
– Стой! – закричал Спурий, направляя лошадь наперерез Клеону. – Это еще что? Тебе доверили петориту и мулов, а ты – наутек!
Клеон чуть не сгорел со стыда, потому что все повозки и всадники остановились и все люди, мулы и лошади уставились на него.
– Вот ты задерживаешь целый отряд, а нам дорога каждая минута!.. Почему ты сорвался с места и нарушил приказ? Куда ты побежал? – сдвинув брови, допрашивал Спурий.
– На пастбище… – Клеон потупил голову. – Я хотел скорее увидеть Льва.
– Какого еще льва?… Ты солдат и прежде всего должен выполнять порученное тебе дело.
– Спартак приказал привезти Льва в лагерь… Лев – это моя собака…
– Собака? Да, Спартак говорил о какой-то собаке…
– Позволь мне побежать вперед! – Клеон умоляюще сложил руки.
– А если там легионеры? Их могли отрядить Станиену для помощи в хозяйстве. Впрочем… – Спурий внимательно посмотрел на мальчика, лицо которого выражало отчаяние, – я могу тебя и Паката послать в разведку. – Он обернулся к Галлу: – Ты пойдешь вперед. Внимательно осмотри следы на дороге. На пастбище не выходи, пока не удостоверишься, что там никого нет. Если заметишь что-нибудь подозрительное, завой волком… А ты, – обратился Спурий к Клеону, – во всем ему повинуйся.
Друзья пообещали быть осторожными и, если будет нужно, подать знак. Но, увидев из-за деревьев знакомый луг, Клеон позабыл все обещания и крикнул во весь голос:
– Лев!.. Лев!..
Галл зажал ему рот:
– Нарушаешь приказ? Я вот доложу Спартаку, что ты не годишься к военной службе. Пусть отсылает тебя обратно к твоему сенатору.
Клеон понимал, что Галл грозит в шутку, но…
Ох, как трудна военная дисциплина! Вместо того чтобы бежать скорее к шалашу, где лежит Лев, Клеон притаился рядом с Пакатом за кустами. В просветы между ветвями видны только овцы да на пригорке – две женщины, которые доят маток. Клеон указал на одну из них:
– Вон та, молодая, дочка вилика. Я рассказывал тебе о ее доброте. Можно, я подойду к ней и спрошу, нет ли поблизости легионеров?
– Хорошо, – разрешил Пакат, – иди! Если там есть кто-нибудь посторонний, скажи, что тебя прислал вилик.
– Береника! – крикнул Клеон, выбегая на луг.
Женщины обернулись. Клеон увидел, что ошибся: высокая девушка, толстощекая и румяная, совсем не была похожа на дочку вилика.
– Где Береника? – спросил Клеон.
– Понесла молоко собаке. – Девушка пристально смотрела на мальчика.
– Льву?!
– Не льву, а собаке, которая прежде сторожила овец на этом пастбище, а теперь лежит в шалаше… Кто-то ее изранил, а Береника лечит.
– Да-да, – закивала головой пожилая женщина, – без собаки нам трудно!.. Разве мы вдвоем справимся с целой сотней овец?
Клеон уже не слушал – он бежал к шалашу. Видя, что Клеон мирно разговаривает с женщинами, Пакат подал Спурию сигнал и пустился за Клеоном.
– Смотри-ка, он гонится за мальчиком, – сказала молодая. – По-моему, это тот мальчик, которого вчера хозяин приказал бичевать.
– А второй, кажется, хочет изловить его! – заволновалась пожилая. – Беги за ним скорее, у тебя ноги быстрые. А я пойду следом. С помощью Береники мы как-нибудь защитим мальчишку! – Старуха воинственно взмахнула кулаком.
Между тем Клеон нырнул в шалаш, и оттуда послышался радостный собачий визг и крик Береники:
– Осторожнее! У него могут открыться раны!.. Да тише вы! Молоко разольете!
Заглянув в шалаш, Пакат увидел, что Клеон, опустившись на колени, обнимает Льва, а хорошенькая девушка смеется, прикрывая обеими руками миску с молоком.
– Да уйдите вы из шалаша и обнимайтесь на свободе! – притворно сердясь, кричала она. – Вон сколько травы и земли в молоко набросали!
– Уходим, уходим! – Клеон помог Льву выбраться из шалаша.
Очутившись на воле, Лев лизнул руку Клеона и зарычал на Паката. Шерсть Льва, вымазанная снадобьем Мардония, была прилизана – от этого он казался худым, а ноги неестественно длинными. Клеон обнял собаку и заплакал от жалости.
Галл скривился. Он не любил слез и молча смотрел на приятеля, понимая, что его следовало бы
