Зазвучали погребальные песни, жрец в своей палатке бил в барабаны. Родственники убитого взывали о мщении.
С этого дня Уинона еще ниже опустила голову. На Унчиду, однако, никто не бросал злобных взглядов, никто не бросил ей оскорбительного слова. Гордо и независимо она несла свое звание знахарки, и сам Хавандшита не смел ни в чем ее упрекнуть.
Когда Матотаупа вернулся к сыну, он только произнес:
— Он убит. Кем — все знают.
Они начали готовиться к далекому пути.
— Мы посмотрим, как живут белые люди, — сказал Матотаупа. — У тебя больше нет патронов для ружья, и нам надо выменять их у белых. Нам надо найти жилье на зиму — ты слишком молод, чтобы умирать.
Харка с удивлением посмотрел на отца.
— Что же мы дадим белым людям за боеприпасы для моего мацавакена?
Матотаупа скривил рот и указал на мешочек, висящий на поясе.
— Здесь вот это, — и он показал Харке золотое зерно, которое мальчик нашел когда-то в ручье у подножия Блэк Хилса и которое последнее время находилось во владении жреца.
— Откуда у тебя оно?
— Хавандшита был неосторожен. Когда я пробирался по стойбищу, чтобы убить Антилопу, оно висело в сеточке на шесте перед типи жреца. Я его и взял с собой… А может быть, нам и не потребуется никаких товаров на обмен. Мы еще посмотрим…
— Нет, не надо давать Длинным Ножам золото. Я не забыл, отец, что ты мне говорил, когда бросил этот камень в реку. А как же старое ружье пауни?
— Я его оставил Хавандшите. Оно все покрылось ржавчиной. Пусть оно будет у него.
— А твое новое ружье?
— Ни один из воинов не смог с ним обращаться, и Татанка-Йотанка тогда же взял его с собой.
Когда Матотаупа произнес «тогда же», это слово прозвучало с особенной горечью, и Харка прекратил расспросы.
Мальчик встал. Он еще не представлял себе точно, что задумал отец, но патроны для ружья были действительно нужны. Когда они достанут их, Харке не хотелось бы оставаться среди белых людей. Он мечтал осенью как следует поохотиться с отцом на бизонов, а когда будет создан достаточный запас на зиму, забраться в какую-нибудь пещеру.
После песчаной бури
Мириады песчинок носились в воздухе. Буря гнала по прерии тучи песка. Долины и холмы скрылись под его массой, рождались новые холмы и долины и тут же исчезали, чтобы где-то возникнуть вновь. Неистово завывал ветер. В песчаной мгле померк солнечный свет. Все живое задыхалось.
Осенние бури, которые ежегодно проносились по стране, на этот раз разыгрались в полную силу.
К ночи ветер утих, песок постепенно осел, и над бескрайними песчаными холмами засветились луна и звезды. Безжизненная равнина казалась поверхностью незнакомой планеты, первозданным миром.
Но скоро среди этого мертвого пространства кое-где проявились признаки жизни. Вот несколько бизонов выкарабкались из-под песка. Желтые от пыли, глухие и слепые от пыли, забившей глаза и уши, полузадохшиеся от пыли, набившейся в ноздри, они встряхивались, фыркали, мотали головами и с трудом поднимались на ноги. И когда им это удалось, они принялись тереться друг о друга, тупо смотря по сторонам, разглядывая эту совсем новую, точно вымершую землю. Один из них глухо замычал, но только эхо ответило ему. От небольшого стада только они одни уцелели, остальных буря разогнала и, перекатывая их по земле, переломала кости, погребла под горами песка.
Далеко от бизонов на одном из песчаных холмов тоже зашевелился песок. Из-под него выбрались два коня и два человека. Кони фыркали и мотали головами, люди отряхивались. Они пострадали меньше, чем бизоны, потому что люди не только сами укрылись шкурами, но сумели еще укрыть и головы коней. Кроме того, они расположились на холме с подветренной стороны, и их не так сильно засыпало.
Отряхнувшись, эти два человека — мужчина и мальчик — принялись осматриваться. Они сделали попытку обойти холм, защитивший их, и подняться на него с южной, более отлогой стороны. Но это было очень трудно: они глубоко проваливались в рыхлый песок. Пришлось взбираться ползком.
И вот они уже улеглись на вершине и обозревают бескрайнюю равнину.
Да, в этом мертвом мире им ничто, кажется, не угрожало. Но из предосторожности они все же решили остаться на этой вершине и спать по очереди, не прекращая наблюдения. Лошади стояли у подножия холма: еще до бури они успели хорошо попастись и вдоволь напились, так что могли спокойно дожидаться рассвета.
А когда солнце со своей прежней ослепительной ясностью засияло над засыпанной песком прерией, Матотаупа и Харка, а это были они, уже поднялись на ноги. Матотаупа, прикрыв глаза от яркого солнца ладонью, всматривался в даль. Харка направил взгляд в ту же сторону, что и отец. И даже кони зашевелились и, казалось, к чему-то принюхиваются. Отец и сын заметили вдалеке какое-то движение и даже различали человеческие голоса. Люди не то окликали, не то подбадривали друг друга.
И Матотаупа и Харка не произнесли ни слова, они только смотрели и различили около дюжины копошащихся в песке людей. Издали они казались очень маленькими, но все же можно было разобрать, что кто-то из них еще только выбирался из песка, кто-то безуспешно пытался подняться на ноги, кое-кто уже пробовал даже передвигаться по рыхлому песку, погружаясь в него по колено. Некоторое время Матотаупа и Харка просто наблюдали за беспомощными и беспорядочными действиями этих людей.
— Мы поедем туда, — наконец сказал Матотаупа. — Может быть, у них сохранились боеприпасы. Мы посмотрим, кто они такие, но себя называть не будем.
Оба не торопясь спустились по склону, сели на коней и медленно поехали, делая большие объезды. Опыт Матотаупы и инстинкт мустангов позволяли им выбирать путь, где наметенный песок был плотнее и выдерживал тяжесть коня со всадником.
Скоро они настолько приблизились к незнакомым людям, что могли отлично разглядеть их, и остановились.
— Хе! Хо! — раздались навстречу им возгласы.
Матотаупа, однако, не тронул коня, а только поднял кверху руку, давая знак, что у него мирные намерения.
Мужчины — некоторые из них, видимо, сильно пострадали — принялись громко разговаривать друг с другом, но индейцы не могли понять их слов. Среди тринадцати белых мужчин был и один краснокожий. К какому племени он принадлежит, Матотаупе и Харке установить не удалось. На индейце были кожаные легины, а его рубашка была из материи и очень напоминала разорванную рубашку Чернокожего. Шея индейца была повязана пестрым платком, голова не покрыта, ноги — босы. Харке было непривычно видеть так плохо одетого индейца. Откуда только он мог быть?
Один из белых в высоких сапогах, который довольно бодро расхаживал по песку, подозвал индейца в пестром платке, что-то сказал ему, и оба направились к Матотаупе и Харке. Они шли по песку, как аисты по болоту.
Матотаупа и Харка не слезали с коней.
Белый был среднего роста, широкоплеч, с толстой короткой шеей. Он не был похож ни на жилистого Рэда Джима, ни на щуплого Далеко Летающую Птицу. Харка еще раз подивился, как различны белые люди. Белый в высоких сапогах был в грубой кожаной куртке, широкополой шляпе. И этот наряд еще усиливал впечатление массивности и тяжести. Подойдя поближе, он принялся говорить, а индеец стал переводить его речь. Харка прислушивался и понимал некоторые слова даже без перевода.
— Проклятая местность! Точно на луне! Еще счастье, что солнце висит в небе, по крайней мере, хоть знаешь, где восток, где запад. Вы тоже вылезли из песка, а? Кажется, вся Америка состоит из одного песка. Нужно быть песчаной блохой, да, да, песчаной блохой. Как только могут здесь жить порядочные люди, как они ухитряются тут найти что-нибудь попить и поесть? Хе! Не объясните ли вы мне это?
— Может быть, мы найдем воду, а может быть — нет, — спокойно ответил Матотаупа. — Если в течение трех дней мы не найдем воды, то мы умрем от жажды.
— Это ясно как «аминь» в церкви, мой высокоуважаемый индсмен, но у меня нет ни малейшего желания
