Так Матотаупа и Харка были приняты в число артистов.
Несмотря на многообещающее начало, первые недели и месяцы были нелегкие. Каждое утро он с детьми индейцев разучивал новый номер до тех пор, пока не выбивались из сил, ослы и дети чуть не падали от изнеможения. Кроме того, надо было еще принимать участие в представлениях. У детей даже не оставалось времени поговорить о чем-нибудь, что не относилось к репетиции. Но они были рады и тому, что работают вместе. А Харка ухитрялся еще учиться читать и писать, а говорить стал уже совсем прилично.
Вместе с отцом Харка упражнялся и в стрельбе из ружья, и в этих занятиях оба находили глубокое удовлетворение: это была подготовка к борьбе за свободу, это были часы, в которые росли их силы.
Они жили вдвоем в небольшом уголке одного из фургонов. Боб с немалыми трудностями отвоевал для них этот уголок. Спали они в подвешенных гамаках. Еда, которую давали в цирке, им не нравилась, и частенько они вовсе отказывались от нее. Каждый день репетиции, представления, и почти не оставалось времени для отдыха. Только когда цирк прибывал в новый город, выдавалось немного свободного времени, и отец с сыном использовали его для того, чтобы познакомиться с новыми местами.
Жизнь стала немного легче, когда номер с ослами был готов. Тогда Харка решил как следует отоспаться и отдохнуть и даже выбрал время, чтобы повидаться со своим старым знакомым — дрессировщиком. Он несколько дней не выступал, потому что тигрица задела лапой его голову и нужно было подлечить лицо.
Они встретились, как и в первый раз, рано утром. Клетка была только что вымыта, и дрессировщик стоял рядом в своем мохнатом халате. Чтобы не было видно повязки, он надел шляпу.
— А, маленький джентльмен! — приветствовал он Харку. — У серьезного мужчины сегодня хорошее настроение?
— Ты сегодня репетируешь?
— Да, собираюсь, но я не особенно доверяю этой бестии после того, как она понюхала моей крови. Как дела? Что же ты редко посещаешь своих братьев по племени, или тебе, как джентльмену, уже не по нраву возиться с ними, да и у тебя ведь теперь свой номер!
— Мне не разрешают ходить к ним. Отцу — тоже. Когда репетиция, дети сами приходят к нам.
— Отчего же так? Билл парень не мелочный.
— Мои братья по племени два лета тому назад участвовали в восстании на Миннесоте, и теперь с ними обращаются как с пленниками.
— А, всякое восстание — это глупость. Это все равно как если бы мой тигр захотел выскочить из клетки. Бесполезно.
Харка, ничего не ответив, ушел от дрессировщика: он не мог слушать такие рассуждения о своем народе. Мальчик поднялся в фургон. Матотаупа сидел на полу и разглядывал карту.
Отец очень изменился, и Харка замечал это. Взгляд у Матотаупы стал угрюмый, в глазах была тоска, как у пойманного животного, как у томящегося в плену человека. Почти ежедневно Харка заставал его над географической картой.
Мальчик присел рядом с отцом.
— Их очень много, — сказал Матотаупа.
Харка знал, о ком говорит отец. В эту зиму они повидали много городов и теперь имели представление о том, насколько белых людей больше, чем краснокожих.
— Их очень много, и они несправедливы, — продолжал Матотаупа. — Краснокожим надо бороться, иначе у них отнимут все, чем они еще владеют, отнимут прерии, горы, бизонов. Отнимут пищу и… жизнь.
И в городе, и в этом тесном фургоне уже чувствовался запах весны. Теплый влажный ветер напоминал о тающих снегах, о полой воде… Мустанги теряли зимнюю шерсть, и Харке приходилось их перед каждым представлением скрести и чистить. А в прериях, там, где были палатки рода Медведицы, не нужно было скребницей чистить коней.
И во время этой необычной работы мальчик словно разговаривал со своим конем, и все более и более ненавистным становился ему цирк, арена, засыпанная грязными опилками, неприятные люди, чуждые запахи, вечный шум. Харка чувствовал, что и кони скучали по просторам прерий, по бешеным скачкам во время бизоньей охоты. Грубый голос Луиса, окрики Билла действовали на Харку как яд, но он вынужден был глотать его. Как-то раз Боб задавал ослам корм, Харка сказал ему:
— Скоро весна, и мы с отцом распрощаемся с вами.
— Что? — переспросил Старый Боб и приложил руку к уху, как это он делал во время представления, обращаясь к публике.
— Скоро весна, и скоро мы с отцом распрощаемся с вами.
— Ты с ума сошел, Гарри!
Харка не ответил клоуну, взял охапку сена и положил ее второму ослу, тому самому, с которого началась его цирковая карьера.
— Это сумасшествие, говорю я. Может быть, ты мне ответишь, а?
— Я не могу тебе ничего другого сказать. Мы скоро уедем.
Боб даже побледнел.
— А номер?
— Ты будешь продолжать исполнять его с другими детьми.
— Ты с ума сошел, Гарри, я же говорю, что ты сошел с ума. Твои разговоры я сейчас же передам Фрэнку Эллису, режиссеру. Развалить такой номер! Да это серьезный ущерб цирку! А для меня это просто разорение! Нет, на такое способен только необразованный, невоспитанный индсмен. Вот что значит горячая бродяжья кровь. И зачем только я учил тебя читать и писать!
Боб был очень расстроен и, конечно, говорил такое, что в другое время ему не позволило бы сказать его доброе сердце.
— Может быть, тебе заплатить за твои уроки, — сказал глубоко оскорбленный Харка.
— Глупость! Глупость! Во всяком случае, хоть ты должен остаться. Об этом я позабочусь. Твой отец, наверное, более понятлив, чем ты.
Харка задал корм остальным ослам и пошел. На следующее утро Боб не заговаривал с мальчиком, и Харка молчал. Но режиссер, во всяком случае, ничего не узнал.
На руководителей цирка навалилось много всяких забот, и, наверное, эти заботы были покрупнее, чем заботы старого Боба и краснокожего «джентльмена». За зиму многое из оборудования цирка и реквизита пришло в негодность. Нужно было ремонтировать и палатку. Все это требовало больших затрат. Кредит, взятый осенью, подходил к концу, а время погашения его приближалось. Уже весной предстояло сделать первые платежи. Цирк должен был ежедневно собирать большую выручку, чтобы погасить и долг, и проценты по нему. Раздражение, которое все чаще и чаще овладевало директором, распространялось и на его помощника, на других служащих. Жалованье выплачивалось нерегулярно. Договоры с артистами заключались по низшим ставкам. И в результате группа акробатов на трапеции нашла себе более выгодный ангажемент и покинула цирк. Следующим ушел Буффало Билл. Он нанимался только на зиму и работал безотказно, а теперь снова отправился в прерии. Расширялись работы по постройке трансамериканской железной дороги. Работающих в прерии нужно было обеспечить продовольствием, и наступила золотая пора для охотников. Вот Билл и покинул цирк. Группой индейцев стал распоряжаться самостоятельно крикливый Луис, и ежедневно случались перепалки. Но у Луиса не было зорких глаз разведчика Билла, и Харке чаще стало удаваться встречаться со своими соплеменниками.
Дирекция пыталась скрыть финансовые трудности, чтобы не будоражить людей. Но сведения о тяжелом положении цирка просачивались. Оно стало особенно ясным, когда жалованье заплатили с очень большим опозданием и размеры его были еще больше урезаны.
Ночью после одного из представлений, когда палатка была уже разобрана и уложена, а фургоны стояли готовые к отъезду, Матотаупа и Харка лежали в своих гамаках.
— Мы едем в Миннеаполис, — сказал Матотаупа сыну. — Я уже все посмотрел по карте. Этот город лежит в верховьях Миссисипи, в штате Миннесота. Там мы с тобой уйдем из цирка и поедем в прерии и леса.
Харка долго ничего не мог ответить от радости. Когда кони тронулись, застучали по дороге колеса и
