Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

Так вот, когда я делал расчет, я думал не только про план­шет, но и как его сделать так, чтобы не сбили. Взлетаю, ухожу на восток, набираю высоту 3000, потом разворот, и к линии фронта подхожу на 6000, чтобы меня МЗА не достала. С этой высоты я делал первую съемку. Даль­ше, если нужно сделать съемку более крупного мас­штаба, я снижаюсь и на максимальной скорости, на­бранной на пикировании, прохожу над целью. Если же говорить о боях, то, как правило, их вели на 2000—3000 метров, максимум на 5000. На 5000 уже нужно было ки­слородом пользоваться. Кислородное оборудование было, маски были, но их снимали, оставляя только мундштуки, поскольку маска затрудняла осмотр, — го­ловой-то крутить много приходится. Было такое прави­ло — осмотр восьмеркой: вперед, назад, под собой. Некоторые ребята с синей шеей прилетали. Были шел­ковые платки, но подавляющее большинство их выбра­сывало. Я осматривался в зависимости от обстановки: если у меня скорость 650, то я знаю, что меня никто не догонит. Если ведомый сзади, то тоже не очень вер­чусь — надеюсь, что он меня прикроет. Поэтому смот­рю, ищу, что мне нужно. Найти цель — это сложно. Вот задан район, а танков нету, и все! Поле и копны, а к копнам следы танковые. Когда у Решетова ведомым был, наши блокировали Никопольскую группировку. За­дача — не дать ей перейти Днепр. Переправ нет, а по рации передают, что уходят! Как уходят?! Мы полете­ли, смотрим- смотрим — нет переправ, и тут я вижу: здесь следы до речки доходят, и там, за речкой, следы начинаются. Докладываю, так и так, он: «Пойдем, про­летим еще раз», прилетаем — оказывается, они понто­ны поставили, потом их утопили, флажками обозначи­ли и идут по ним, а сверху их и не видно. А самолеты камуфлировали так, будто нет аэродрома. Посадоч­ные «Т» убирали, самолеты все закрывали (это и мы тоже делали) ветками. Очень трудно определить было. Или нужно было провокацию устроить, или быть очень внимательным. Так вот, когда я ищу и ведомый меня прикрывает, я все внимание на поиск обращаю, назад не смотрю. Но если я ведомый, то это моя обязан­ность — прикрывать, он там ищет, я на него только из­редка посматриваю, чтобы не оторваться, а так назад смотрю.

— В чем вы летали?

— Я летал в гимнастерке. Нам зимой выдали мехо­вые унты, меховые куртки. Но истребитель первым де­лом должен видеть, что у него сзади творится, а с этим меховым воротником ничего не видно. И я, никому ни­чего не говоря, подходил к самолету, отдавал куртку технику и летел в гимнастерке. В кабине тепло, ведь мы фонарь всегда закрывали, а собьют где-нибудь — за­мерзну, конечно, ну и черт с ним. Может быть, я по­этому и жив остался, что голова вертелась.

—  Сто граммов после вылетов полагалось?

—  Конечно, но пьяными мы не летали. У нас был за­веден порядок. В столовой стояли 3 стола — на каждую эскадрилью. На столах белоснежные скатерти, у каждо­го места прибор — вилка, ложка, стакан. Отдельно сто­ял стол командования, за ним сидели командир, зам­полит, начальник штаба и инженер. Если за столом хотя бы одного летчика нет, никто не имеет права начинать есть. Пришли на ужин, командир эскадрильи доклады­вает, что все в сборе, только после этого разрешают начинать. Старшина идет с красивым графином. Если эскадрилья сделала 15 вылетов, то в этом графине плещется полтора литра водки. Вот этот графин он ста­вит перед командиром эскадрильи. Комэск начинает разливать по стаканам. Если полные сто граммов — значит, заслужил, если чуть больше — значит, отлично справился с заданием, а недолил — значит, плохо ле­тал. Все это молча — все знали, что это оценка его дей­ствий за прошедший день.

—  Сколько вылетов делали в день?

—  Бывало один, бывало и пять, но таких дней, когда по пять вылетов делали, у меня за всю войну два или три. В основном делали до трех вылетов. В оператив­ную паузу практически не летали. Что считалось бое­вым вылетом? Если самолет пересек линию фронта, то это боевой вылет.

—  На «свободную охоту» выпускали?

—  У меня было или 1, или 2 раза всего, и то так, случайно. Там другие эту задачу выполняли.

—  Вы говорили, что вашего друга расстреляли в воздухе, — это практиковалось? И нами и нем­цами?

—  Немцы иногда это себе позволяли. С нашей сто­роны я таких случаев не видел. Русский характер такой. Вот когда сбивали и он садился, то это всегда добивали. А вот так, чтобы на парашюте, не помню.

—  На разведку погоды приходилось летать?

— Я не летал. На разведку погоды летали только опытнейшие разведчики, даже не каждого команди­ ра эскадрильи посылали. Как правило, летал или сам командир полка, или его заместитель, или один из опытнейших летчиков. Был у нас и метеоролог. Ме­теослужба — это великое дело. На своей террито­рии специально ездили, находили местного жите­ля, который мог определять, какая будет погода. Ему бутылку поставишь, и он тебе все правильно расска­жет.

— Чувство страха возникало?

— Перед полетом у меня чувства страха не возника­ло. Почему? Ну, во-первых, мы пацаны были. Чего нам бояться? А во-вторых, я же первое время летал с Ре-шетовым. Мне с ним было не страшно. Самолет про­тивника заметить очень сложно. Его хорошо видно только на контрастном фоне — например, белых обла­ков, а когда погода непонятная, то очень трудно заме­тить. Вот у Решетова зрение было удивительное. Ле­тим мы с ним, он говорит: «Мессера» справа впереди 15 градусов чуть выше нас». Я не вижу! Проходит ка­кое-то мгновение, и появляются точки. Или он выходит из атаки и орет мне: «Гриша, смотри слева», и точно — слева на меня заходит немецкий истребитель, которо­го я там не ожидал! Так что в первых боях у меня по­явилась абсолютная, 100-процентная уверенность, что я с ним буду жить. Ну, а когда меня сбили и я посадил самолет, то понял, что смогу выкрутиться из любого положения. Так что страха не было, а вот насторожен­ность была, особенно пока не увидел противника. Ну, а как только увидел, сразу другим человеком стано­вишься, волнение уходит, остается только готовность к бою.

В архивных документах частей и соединений, в которых воевал Г.В. Кривошеев, отмечена только одна его воздушная победа: 21.02.45 в р-не Юж. Шютте в воздушном бою на самолете Як-1 лично сбил один Ме- 109.

Источник:

ЦАМО РФ, ф. 31 гиап, оп. 273345, д. 1 «Сведения и отчетность о боевой работе полка» (за 1945 г.).

Сидят (слева направо): Коля Зонов - погиб в октябре 1943 г., Григорий Кривошеев, Вениамин Верютин - погиб в конце 1944 г., Гриша Куценко - погиб 8 мая 45-го, Семен Базнов - погиб в мае 44-го, Саша Ожерельев - погиб, ГСС Николай Выдриган - погиб в 1946 г., Иван Пономарев - умер в 1967 г., двое летчиков, не помню фамилии: были с нами мало - погибли, Иван Боровой - умер в 1956 г. Стоят (слева направо): ГСС Иван Пишкан -умер в 1972 г., ГСС Алексей Решетов - умер в 2001 г., Анатолий Рогов, Сергей Евтихов -умер в 1983 г., Николай Никулин, Борис Еремин, Николай Самуйлик - погиб в 1943 г., Сергей Филин, ГССФотий Морозов - умер в 1985 г., Виктор Ворсонохов, П. Газзаев, ГСС Игорь Нестеров-умер 21 мая 1991 г., Леонид Бойко-погиб в 1944 г., Иван Демкин, ГСС Валентин Шапиро.

Григорий Кривошеев (сидит слева)

Курсанты Качинской летной школы, бывшие одноклассники Семен Букчин и Григорий Кривошеев.

Букчин Семен Зиновьевич