— Вы задумались; как бы я желала знать, о чем? — сказала она очень нежным голосом, но с улыбкою, которую понял по-своему Федор Петрович.
— Я-с… — начал Федор Петрович, но не мог продолжать, вынул из шляпы платок и отер лицо.
— Я люблю откровенность, — сказала простодушным голосом Саломея.
— Позвольте узнать, Саломея Петровна, правда ли, что вы никогда не выйдете замуж?
— Это кто вам сказал? — спросила с удивлением Саломея.
— Сказали-с…
— Я прошу вас сказать мне, кто и по какому случаю, — вы, верно, от меня не скроете, потому что вы благородный человек!
— Саломея Петровна, — отвечал робко Федор Петрович, — действительно, не могу скрыть от вас… потому что…
Федор Петрович остановился и не смел продолжать. Но Саломея Петровна поддержала его.
— Говорите, пожалуйста, прямо, — сказала она, — вы можете быть уверены, что все, что вы скажете, останется между нами.
Федор Петрович откашлянулся, снова отерся, как утомившийся до поту лица и принимающийся снова за тяжелую работу. Он придумывал, как бы красноречивее выразиться и вставить в свою речь судьбу.
— Потому что судьба-с, — начал он, — когда я увидел вас, зависит от этого… я тотчас же… на мне сказали, что вам и слышать не угодно…
Саломея Петровна поняла.
— Вам это сказали? — вскричала она, — какая низость!
— Сказали и предложили вашу сестрицу…
— А, теперь я понимаю! Вас хотели женить на моей сестре и потому-то находили предлоги удалять меня из дому, когда вы приезжали к нам… как вам это нравится?
— Помилуйте-с, как можно, чтоб это нравилось; я желаю получить вашу руку, Саломея Петровна, а не сестрицы вашей… Что ж мне сестрица!.. Если смею надеяться…
— Что-с? — произнесла Саломея с взволнованным чувством самолюбия. Оказанное простодушное предпочтение приятно польстило ей. «Он не так глуп, как я себе воображала, — подумала она, — он богат, его можно образовать».
— Получить вашу руку! — едва проговорил Федор Петрович.
Саломею Петровну, казалось, смутило неожиданное предложение, но сердце ее прыгало от самодовольствия; в мыслях вертелось: «Да, да, я выйду за него… меня хотели провести; но я скорее проведу вас!.. Да мне же и надоели эти четыре стены и эта вечная зависимость!.. еще, чего доброго, обнищаем… поедем на заточение в деревню!.. Нет, лучше быть за уродом… и мало ли мужей дураков: скольких я ни знаю, все дураки… а он очень сносен; не светский человек — что за беда! я его образую! Да! и пусть все думают, что я вышла по страстной любви! не иначе! Не умели ценить меня, — пусть жалеют!..»
Федор Петрович ждал с трепетом ответа.
— Вы мне сделали честь, — сказала она, — я от нее не откапываюсь: вы мне нравитесь…
— Саломея Петровна! — вскричал было Федор Петрович.
— Ах, тише!.. Я вас прошу не говорить об моем согласии маменьке: это все расстроит. Вы когда опять будете к нам?
— Завтра же, если позволите.
— Вам назначали время?
— Нет, не назначили.
— Так сделайте так, как я вам скажу. Когда вас позовут на вечер, может быть и завтра, потому что, верно, торопятся навязать вам на шею мою сестрицу. Вы приедете… Да… нет, это не годится. Я знаю, что меня за вас по доброй воле не выдадут…
— Отчего же, Саломея Петровна?
— Отчего? оттого, что от меня требуют, чтоб я вышла за другого, а я лучше убегу из дому… я не могу против желания выйти замуж!..
Саломее Петровне непременно хотелось по крайней мере кончить девическое поприще романическим образом. Если б она была Елена и явился вторично Парис,[22] готовый ее похитить, она бежала бы с ним только для того, чтоб снова возгорелась Троянская война и она имела бы право сказать: «Я причина этой войны».
— Да! мне только остается бежать из дому с тем, кого люблю! другого средства нет! — прибавила она голосом томного отчаяния.
Федор Петрович был хоть и не из числа героев, но он слыхал, что страстным любовникам почти всегда случается увозить своих милых.
— Что ж, Саломея Петровна, я вас увезу, если позволите, — сказал он расхрабрясь.
— О, я на все согласна! Но куда мы бежим?
— Куда угодно-с.
Саломею Петровну, казалось, затруднил этот вопрос, и она вдумчиво спросила:
— Ваше имение далеко отсюда?
— Близёхонько, верст сто с небольшим; у меня там и дом, и все есть, и церковь, и все-с… Сделайте одолжение, Саломея Петровна… — сказал Федор Петрович, кланяясь.
— Я решилась… но каким же образом?
— Уж это как прикажете, — отвечал Федор Петрович, не зная сам, каким образом увозят.
Это покорное предоставление права распоряжаться было в духе Саломеи Петровны. Она подумала и сказала:
— Медлить нельзя; завтра в шесть часов вечера я приеду в галицынскую галерею… экипажу своему велите остановиться со стороны театра и ждите меня у входа. Только приезжайте в крытом экипаже, чтоб меня не узнали.
— Непременно-с, в шесть часов подле театра.
— Подле галицынской галереи.[23]
— Непременно-с! — повторил Федор Петрович и замолк, не зная, что ему дальше говорить.
— Теперь нам должно расстаться: я думаю, maman скоро возвратится, — сказала Саломея, вставая и подавая руку.
Федор Петрович не умел пользоваться правами героев романа и не смел выйти из границ форменного поцелования руки; поцеловал, шаркнул, поклонился и отправился.
Быть героем, хоть и не настоящим, а романическим, очень приятно. Федор Петрович, несмотря на неопытность свою по части приключений любовных, чувствовал однако же наслаждение и какую-то торопливую деятельность во всех членах. В продолжение всей ночи перед ним развивался сказочный мир и похищение царевен.
Рано поутру озаботился он о найме кареты в четыре лошади рядом и приказал денщику укладываться.
— Вчера три раза прибегала, вот эта, как ее… Василиса Савишна. По часу сидела, ждала вас, хотела сегодня поутру опять прийти.
— Не пускай ее, скажи, что дома нет.
— Да она ворвется, сударь, в комнату. Скажет, что подожду!
— Ну, не пускай, да и только! вот тебе раз!
— Уж если вы приказали, так не пущу!.. Чу, вот прилетела, стучит.
Федор Петрович молча присел в угол, а Иван подошел к двери и спросил:
— Кто там?
Ответа нет, а в дверь кто-то постукивает.
— Что за черт, кто там? — спросил Иван, приотворив, дверь.
— Я, Иванушка, — проговорила Василиса Савишна и сунулась в дверь.
— Позвольте-с, дома нет.
— Как дома нет?
— Изволил уехать.
