— Врешь, дура; сама не помнишь, верно спала.
— Ей-богу нет-с!
— Врешь, глупая; ведь он тебя магнитизировал. Дунька, не понимая, молчала.
— То-то, заставишь дуру что делать, сам не рад! Что ж, намазывать этим или принять?
— Да вот он этим, кажется, и мазал.
— Попробую; беды, чай, не будет, — сказала Степанида Ильинишна и Дуньке же велела растирать мазью бок.
Оказалось, что мазь лучше действовала от боли в боку, нежели от мозолей; у Дуньки разболелись ноги, так что она ступить не могла; а у Степаниды Ильинишны на другой же день боку стало гораздо лучше. Она решилась всегда лечиться магнитизированием и вспоминала об обещании, данном Арине Ивановне. Арина Ивановна страдала головной болью; и от головной боли мазь помогла, только волосы полезли страшным образом.
— Нет, уж, матушка, Степанида Ильинишна, покорно благодарю за нее: лучше останусь с головными болями, чем быть плешивой.
— Напрасно, Арина Ивановна, в волосах-то, верно, и сидит гноя боль. Есть чего жалеть! вырастут другие. Я вот полечилась, да пан теперь. И вперед случись что, тотчас же велю Дуньку магнитизировать.
Такова была маменька Михаилы Памфиловича.
— Папа, у меня сегодня будет литературный вечер, — сказал однажды Михайло Памфилович, войдя, по старому обычаю, к отцу пожелать ему доброго утра.
— Это что такое значит, Миша? Что за литературный вечер? — спросил отец.
— Ведь я вам сказывал, папа, что я познакомился с литераторами.
— Так что ж такое?
— Я бываю у них на литературных вечерах, нельзя же и мне не
— В самом деле! Ну, я поговорю с матерью. Надо же посоветоваться.
— Помилуйте, как это можно откладывать; все условились быть у меня сегодня, и вообще по вторникам.
— Помилуй, всякой вторник у тебя будут литературные вечера!
— А как же иначе; уж это так водится; все приедут, мне не больным же сказаться.
— Да кого ты звал?
— Московских литераторов,
— Да кого именно?
Этот вопрос затруднил несколько Михаила Памфиловича.
— Как кого, папенька, мало ли литераторов; некоторые вместе со мной служат…
— Ну?
Михайло Памфилович высчитал имена всех известных и неизвестных литераторов; но если б не прикрасил сиятельными и чиновными, то славные имена не произвели бы никакого влияния на Памфила Федосеевича.
— Неужели? — сказал он, — и князь будет?
— Да, вероятно, будет… он…
— Да ты говоришь, еще главный сочинитель будет?
— Да, папа.
— Черт знает, Миша, ты, право, лжешь!
— Ей-богу, я у него был, он такой очаровательный человек… я с ним коротко познакомился.
— Хм! удивительно! Ведь он, брат; действительный статский советник.
— Что ж такое? мало ли поэтов в чинах; например, Глинка и Дмитриев[32] также действительные статские советники.
— К тебе в гости? Ну, брат, Миша, высоко ты забираешь! Надо подумать! ведь все-таки они не к тебе, а ко мне в дом будут.
— Помилуйте, папа, когда тут думать? ввечеру они все приедут.
— Что ж ты не сказал прежде? ведь это ни на что не похоже: зовет гостей не спросившись?
— Когда же мне было сказать вам; вчера ввечеру все согласились быть сегодня у меня.
— Поди-ну!.. Надо подумать, как принять! я поговорю с матерью.
— Да ничего не нужно особенного; только надо попросить maman, чтоб вместо булок и сухарей к чаю, купить английской соломки… продается в кондитерских…
— Ну, это уж не мое дело.
— Да мне нужно, папа, пятьсот рублей.
— Помилуй, Миша! давно ли ты взял пятьсот рублей?
— Ведь я говорил вам, что я пожертвовал их на человеколюбивое заведение… Нельзя же мне было… ведь я член.
— Да! ну! черт знает, братец, накладно!.. На что ж тебе еще столько денег?
— Мне непременно надо купить библиотеку: мне стыдно будет перед литераторами, что у меня нет ни одной книги.
— Что, брат, говорил я тебе: береги, Миша, свои книги, — пригодятся.
— Да что ж мне в учебных книгах! Мне по крайней мере необходимо иметь сочинения литераторов, которые у меня будут.
— Ты совсем обобрал меня!
— Что ж делать, папа.
— То-то, что делать!.. На!
— Удивительный мальчишка! — сказал Памфил Федосеевич про себя, смотря вслед сыну, который, оправив перед зеркалом полосы, платок на шее и булавочку на манишке, вышел вон. — Удивительный мальчишка!.. Скажи, пожалуйста, только что из яйца вылупился, а с какими людьми уж свел знакомство!..
— Степанида Ильинишна!.. Эй! кто тут!.. провалились! Варька! Иван!
— Что ты, батюшка, раскричался! опять нога, что ли?
— Какая нога! что за нога! совсем не нога, а Миша. Ей-богу, это удивительный мальчишка!
— Что он тебе сделал? что не по-твоему?
— Не по-моему; разумеется, что не по-моему!
— Так и надо кричать?
— Да кто кричит? помилуй!
— Да ты! посмотри, из себя вышел!
— Ах ты, господи, слова не даст сказать!
— Да говори, кто тебе мешает!
— Я хотел сказать тебе, что это удивительная вещь; представь себе! что еще он — мальчик, молоко на губах не обсохло… Куда ж ты?
— Да что мне слушать брань…
— Откуда брань? Кто тебе сказал, что брань? дай окончить-то!
— Ну?
— Я хотел сказать, что, что еще он? мальчик, а ведет знакомство с какими людьми!
— Ну, что ж? молод и знакомится с молодежью; а тебе не по сердцу?
— Ну, кто говорит что не по сердцу? ты не дашь выговорить! Какая молодежь!.. вельможи, матушка! вельможи к нему назвались на вечер!
— Полно, пожалуйста, вздор молоть! с какой стати назовутся к Мише вельможи?
— Я тебе говорю! из студентов-то он в сочинители хватил! Вот и назвалась вся братья сочинителей к нему на вечер; да какие люди-то — все известные!.. в каких чинах! А? каков Миша-то? а? Степанида Ильинишна!
— Что ж, слава богу, недаром мои заботы были об нем.
— Ты! все ты! а уж я ничего!
