— Очень вам благодарна; но, извините, хозяйкой я не могу быть у вас, — хозяйство не мое дело: я взялась образовать ваших детей и исполню…
— Помилуйте, нет, я всем вам обязан, у меня теперь дом на дом похож; а прежде вы сами видели, что за беспорядок… жена больная, да еще… сами вы видите — капризна и глупа… При вас я только и начал жить… все в порядке, и дом и люди… вам всем обязан!.. откровенно скажу, я с вами откровенен… если б…
Саломея начинала понимать, что нерешительный, смущенный голос Филиппа Савича не к добру клонился; чувства ее взволновались при слове «если б»… «О боже мой, — подумала она, вспыхнув, — я до сих пор не поняла замысла этого мерзавца!»
— Извините, — сказала Саломея, прерывая речь Филиппа Савича, — откровенности между нами быть не может, я не могу входить в ваши семейные дела!
— Помилуйте, не то: какие у меня семейные дела? никаких! Жена… бог с ней… все равно, что ничего… Дети у вас на руках… вы им родная мать… ей-богу!.. Всё, что вам угодно… как угодно, так и будет…
— Мне угодно теперь остаться одной! — сказала Саломея, гордо вскинув голосу и остановясь.
— Если угодно, — проговорил тихо озадаченный Филипп Савич, остановив пылкий порыв сердца к излиянию чувств.
Саломея скорыми шагами пошла от него прочь. Долго стоял Филипп Савич, смотря вслед за нею, и, наконец, заговорил сам с собой:
— Что это значит?… рассердилась, кажется?… или сконфузилась?… Эх, черт знает, не знаю, как и подступиться к ней… истинная добродетель!
Саломея была в отчаянии; она поняла, как опасно было ее положение в доме. Занявшись Георгием, она забыла Дмитрицкого и мысль свою мстить мужчинам, сводить с ума от мала до велика и наслаждаться их страданием. Первой жертвой своей хотела она избрать самого Филиппа Савича; но почтительное уважение, оказываемое ей Филиппом Савичем, присутствие Георгия и новая мысль образовать из прекрасного юноши образец мужчин заглушили замысел, создавая будущее блаженство. Намек Филиппа Савича потряс все здание этого мечтательного блаженства.
«Что мне делать?» — спрашивала сама себя Саломея, но не в состоянии была отвечать сама себе.
На дворе уже смерклось совершенно, а Саломея ходила еще по саду торопливым, беспокойным шагом. Давно уже старик Алексей и Иван сидели в засаде и выжидали, когда мадам приблизится к ним. Несколько раз она уже проходила мимо; но они, как испуганные близостью хищного зверя, затаивали даже дыхание.
— Идет, идет! — шептал Иван, толкая под бока старика Алексея.
— Идет? — спрашивал Алексей.
— Идет.
— Тс!
— Прошла, брат Алексей Гаврилович.
— Прошла? ах, проклятая! с кем это она разговаривает?
— С кем, вестимо с кем!
— Что-то разговаривает про господ… про старого да про молодого барина.
— Верно, брат Алексей Гаврилович, продает черту душу их.
— Крестная с нами сила!
— Пойдем, брат Алексей Гаврилович.
— Нет, брат Ваня, уж что будет, то будет! а надо дело покончить.
— Эй, брат Алексей Гаврилович, худо будет… Идет, идет!
— Идет?
— Идет.
— Тс.
В самом деле, Саломея Петровна, разговаривая сама с собой отрывисто, то по-русски, то по- французски, то шепотом, то вполголоса, то довольно громко, в сердцах на Филиппа Савича называла его старым чертом, а в умилении сердца называла Георгия чистой душой.
Когда Иван в третий раз толкнул Алексея под бок и шепнул: «Идет!» — Саломею успокоила какая-то мысль; вероятно, опасения страсти Георгия и замыслы Филиппа Савича ее уже не тревожили; она шла, по обыкновению, величаво, тихо, молча.
— Господи, благослови! — произнес Алексей перекрестясь, и, выскочив из-за куста, он набросил на Саломею полость, обхватил ее и понес.
Саломея вскрикнула, но восклицание ее замерло от испуга.
— Не бойтесь, сударыня, не бойтесь, ничего не будет! — Повторял тихо Алексей. — Садись, Ваня! подгоняй живо!
— Помогите! помогите! — вскричала Саломея, переводя, наконец, занявшееся дыхание; но слабые звуки стесненного ее голоса заглушены были стуком колес и скоком лошадей.
— Не кричите, сударыня, к чему кричать: вас ведь не режут! — сказал Алексей, стянув полость на лицо Саломеи.
— О, дай мне вздохнуть, я кричать не буду… Кто ты, злодей? куда ты меня везешь? скажи мне, скажи! — произнесла она умоляющим голосом.
— Куда следует, туда и везем, сударыня… Погоняй, брат Ваня, пошел опушкой-то леса.
Голос Алексея был знаком Саломее, но она не могла понять, кто это говорил.
— Кто ты, злодей? — повторила она.
— Не злодей, не бойтесь, сударыня; худого ничего не будет.
— Ну что ты разговариваешь! — сказал Иван, толкнув Алексея.
— О господи! куда меня везут! скажите мне, бога ради! — вскричала снова Саломея.
— А! теперь господи! — пробормотал Иван.
— О, остановитесь, пожалуйста, дайте мне слово сказать вам, только одно слово!
— А вот сейчас на станцию приедем, — сказал Алексей. — Пошел, тут дорога гладкая!
— Эх вы, соколики! — крикнул Иван и запустил коней скоком и летом.
Глухие стоны Саломеи были тише и тише; она не могла понять, зачем и куда ее везут; но, казалось, предалась судьбе своей и умолкла.
«Меня похитили!» — подумала она, и эта мысль развилась цепью романических происшествий и догадок, кто этот дерзкий похититель. Но голос Алексея, что-то знакомый, кого-то напоминающий, навел Саломею на странную мысль, что ее везут через полицию к мужу. «Он объявил повсюду о моем побеге, разослал повсюду людей своих искать меня… и меня нашли… везут как беглую!» Ей представился весь позор, который ее ожидал.
— Остановись, остановись! — вскричала она, схватив руку Алексея, — будь моим благодетелем, остановись!
— Постой, брат Ваня, что ей нужно?… Ну, что, сударыня?
— Послушай, — произнесла умоляющим голосом Саломея, — я узнала, кто ты… я знаю, куда вы меня везете… вы везете меня к мужу… но я не могу ехать, я не поеду… Если у тебя есть еще уважение к твоей барыне, если есть сожаление, то отпустите меня, я останусь здесь… я лучше умру здесь!.. Ты, верно, это сделаешь для своей барыни, ты такой добрый, я знаю тебя!..
Алексей не понимал, о каком муже она говорит и о какой барыне; его навел кучер Иван:
— Что, брат, — шепнул Иван, — узнала тебя; да еще созналась, что барин-то ей муж.
— Для барыни-то, сударыня, я все и делаю; а барин-то с ума сошел от вас, да и весь дом вверх дном пошел от вас, всех замучили; нет, уж вам у нас не житье!.. воротитесь — беда нам будет…
— О нет, я ни за что не ворочусь, лучше останусь посреди леса!..
— Да уж так, конечно, — отвечал Алексей, — да платье-то скинуть надо господское… да надеть вот крестьянское, у меня здесь есть… да и бог с вами. Мы скажем, что вы купались да утонули… чтоб уж так и исков не было; а то, пожалуй, барин искать пошлет.
— О боже, боже! — проговорила Саломея, не понимая ни чужих слов, ни своих мыслей, — я
