— Неужели?
— Ну, брат, смотри же! держи слово честно! — шепнул рябой острая бородка, известный нам Тришка.
— Смотрю! — отвечал Дмитрицкий.
— То-то; а не то, брат… Знаешь?
— Знаю!
— Да помни урок, что твой тятенька-то не тово…
— Не бойся!
Дмитрицкий отправился за старостой к смотрителю; квартальный взял его под расписку и отправился с ним в дом Василья Игнатьича.
— Как же это так вы изволили попасть в тюрьму? сын такого почтенного человека, — начал квартальный беседовать дорогой.
— Что ж делать! — отвечал Дмитрицкий, — ужасный случай! счастье, что еще не убили.
— Каким же это образом случилось?
— Как случилось! Подробностей, как и где, я вам не буду рассказывать; тут не просто шайка разбойников действовала… Представьте себе, что меня опоили чем-то, кругом обобрали, заковали как преступника, и я очнулся в тюрьме. Потом вывели на очную ставку с какой-то женщиной, которая доказывала, будто я вместе с ней грабил!.. Просто сон! Я по сю пору очнуться не могу!
— Удивительное дело! — сказал квартальный. — Что ж, вы подадите просьбу?
— Просьбу! Мне шепнули, что если я задумаю искать, так чтоб уж заживо велел отпеть себя.
— Удивительное дело!
Удивление продолжалось до самого подъезда к огромному дому, у которого ворота были заперты. Насилу достучались…
— Кого надо? — спросил дворник.
— Иван, это ты? — крикнул Дмитрицкий.
— Кто спрашивает?
— Не узнал!
— Да кто такой?
— Ну, отпирай! — крикнул Дмитрицкий.
— А вот я доложу Василью Игнатьичу.
— Отпирай! не узнал Прохора Васильевича.
— Ой ли? Ах ты, господи!
Дворник отпер калитку и отступил перед квартальным.
— Здорово, Иван!
— Прохор Васильевич!
— Беги, скажи скорей тятеньке.
— Бегу, бегу!
Дворник убежал вперед, а квартальный с Дмитрицким вслед за ним вошел по темной лестнице.
— Куда ж тут, вправо или влево? — спросил квартальный, — вам известнее.
— Да тут такая темнота, что я не знаю, где право, где влево.
Но навстречу нежданным гостям вышел в сени кто-то вроде приказчика со свечкой в руках.
— Пожалуйте-с! — сказал он, освещая путь чрез переднюю в маленькую залку.
— Где тятенька? — спросил Дмитрицкий.
— А вот пожалуйте, пожалуйте в гостиную.
«Егор Лукич это или Антип Григорьич? или ни тот, ни другой? — подумал про себя Дмитрицкий, — что он меня не величает?»
— А где ж Егор Лукич?
— Они, сударь, на ярмарку поехали, а я покуда вместо их, — отвечал приказчик, ставя на стол свечку и кланяясь гостям.
— То-то, я вижу, не узнаешь меня.
— То есть, как не узнаю-с, с позволения доложить, батюшко?
— Да так, не узнал меня; ты у тятеньки, верно, недавно?
— Ах, господи! мне и невдогад! Простите, батюшко, Прохор Васильевич, не оставьте своими милостями… недавно, сударь, недавно…
— Как по имени и отчеству?
— Евсей Савельев, сударь… Прохор Васильевич… Ах, да вот и Василий Игнатьич.
— Тятенька! — вскричал Дмитрицкий, бросаясь на шею к вошедшему старику, которого седые волоса подстрижены были в кружок по-русски, лицо рыжевато-красное, глаза подслеповатые, сюртук до полу.
— Постой, постой, брат Прохор, постой! С тобой, брат, мы еще рассчитаемся!
— Тятенька! — повторил Дмитрицкий, сжав еще крепче в объятиях своих старика.
— Да убирайся, говорят! эка! задушил! Покорно прошу, извините, что шелопай-то мой побеспокоил вас, — сказал Василий Игнатьич, обращаясь к квартальному.
— Мне велено только отдать вам с рук па руки.
— Покорнейше благодарю; такой казус произошел, что стыдно сказать!.. Ты ступай, брат, в баню сейчас, благо затоплена; обмой грехи-те свои… а потом я тебя попарю… слышь?… — крикнул Василий Игнатьич сердито и не обращая глаз на мнимого сына.
— Пойдем, Евсей Савельич, — сказал Дмитрицкий.
— Пойдемте, пойдемте, батюшко.
— Да, пожалуйста, спроси чистое белье; да тут платье мое должно быть старое.
Покуда Василий Игнатьич побеседовал с квартальным, попотчевал его чаем и отпустил с благодарностью за доставление сына, Дмитрицкий возвратился из бани, разгоревшись, причесав волоса, как следует скромному купеческому сыну, и облеченный в английский сюртук из гардероба Прохора Васильевича.
— Тятенька!.. — вскричал он снова, бросившись на шею старику.
— Эк ты, брат, отделал себя! В два года лет десять положил на кости! Смотри-кось, то ли ты был? смотри-кось на портрет-то свой! а? Ну, рассказывай!
Дмитрицкий сел подле Василья Игнатьича, закрыл глаза рукою и молчал.
— Что молчишь-то? а? Экова балбеса уродил, а толку мало!.. Где девал деньги-то? а? говори!.. Машины-то привез? фабрику-то завел?… Эка отличная фабрика! Напрял ниток с узлами! ай да сынок!
— Тятенька, если б вы знали, какая беда, тово… случилась со мной!.. Такие мошенники… надули меня!
— Надули? не морочь, брат!
— Ей-ей, тятенька! хоть образ со стены сниму!.. Я заказал машины в Англии, половину денег вперед отдал…, сперва водили, водили с полгода: все еще не готовы, говорят; а тут вдруг пропал мастер… Я подал прошение, а мне говорят, что такого мастера в Лондоне нет… что мне делать, думаю: тятенька меня убьет…
— А сколько денег-то вперед дал?
— Пятьдесят тысяч.
— Фалелей, Фалелей! да ты, брат, пошлый дурак!
— Что ж делать, тятенька, там такое заведенье.
— Пьфу! пятьдесят тысяч!.. Ну, сто-то где?
— Что пятьдесят тысяч, уж пропадай бы они; да вы извольте послушать…
— Ну!.. Эк ты, брат, и голос-то прогулял, и рожа-то, как посмотришь, словно чужая!
— Что ж делать!.. Несчастие за несчастием; поневоле не будешь походить на себя, тятенька!.. Вы извольте послушать… С мастером-то сделал я условие, а не просто заказал ему, да и на деньги, нет, тятенька, все по форме; да кто ж знает, что там и в судах-то мошенничают заодно… Условие было писано по-английски, а я по-английски не знаю. Как подал я прошенье, а ко мне вдруг полиция… — «Это ваша подпись?…» — «Моя…» — «Так заплатите долг господину Джону Пипу». — «Какой долг?» — «Вот по этому заемному письму в пятьдесят тысяч». — «Как, заемное письмо? Это условие по заказу машины с мастером
