танками, поливая «от пуза» все впереди из автоматов. Что ты из автомата за триста метров убьешь? Пехота немецкая лежала на земле и ждала, когда танки прорвутся на позиции батареи, а уж потом, бегом продвигалась дальше. Бронетранспортеры часто поддерживали танки. Один раз у меня расчет орудия выбыл из строя, так я встал к пушке и сжег три БТР. А вот классический пехотный десант на танках, это чисто красноармейское изобретение. Пехоту немецкую на броне во время атаки я крайне редко видел. Это почти стопроцентная гибель. Мой младший брат Аркадий воевал командиром танкодесантной роты, несколько раз ранен и успел заслужить два ордена, пока его не комиссовали по инвалидности, после очередного тяжелого ранения. Так он мне после войны рассказывал, какие потери несли танкодесантные роты. Это трудно передать, хуже любой штрафной роты. А немцы берегли и людей, и технику, это факт, и ничего тут не поделать. Это только у нас «кровь людская – водица».
В бою трудно предугадать, куда пойдет танк, многое зависит еще от мастерства механика-водителя, тем более мы не знали всех складок местности перед нами. Самый удобный момент поймать немца в прицел, когда он остановился для проведения серии выстрелов с короткой остановки. Главное, подпустить танки поближе, как мы говорили, на расстояние «пистолетного выстрела», тогда есть шанс выжить. А «тигры» надо бить сразу из нескольких орудий с расстояния 100-150 метров. Последний бой против атакующих немецких танков был в начале марта 1945 года. Они нарвались на три полка ИПТАП, собранных вместе, так что им не повезло, а мы вышли из этого боя с малыми потерями. К апрелю сорок пятого нас перебросили в Чехословакию. Там немцы закапывали «тигры» в землю. С двумя такими огневыми точками моя батарея столкнулась в горах. Пехоту из дивизии ВДВ «власовцы» прижали к отвесным скалам и орали им: «Десантники-комсомольцы, ваш последний прыжок!» Мы появились вовремя, развернули орудия и выручили пехоту. Вместе с пехотинцами пошли дальше, перемещая орудия «на руках» с их помощью, и нарвались на эти «тигры» – ДОТы, вкопанные в землю на высоте. Нас от верной гибели спас авианаводчик, приданный полку и находившийся в этот момент с моей батареей. Он вызвал штурмовики ИЛ-2, и они расчистили нам дорогу. А иначе я бы с вами сейчас не разговаривал…
Ну а всего в 640-м ИПТАПе моя батарея с мая 1944 года до марта 1945 года уничтожила 15 немецких танков и самоходок. Это неплохой показатель.
– Потери в ИПТАПах были весьма большими. Насколько велики были шансы выжить у артиллеристов ПТА?
– Наши потери были самыми большими среди артиллеристов. В пехоте погибало людей гораздо больше. Мой товарищ служил в дивизии, в которой после Керченского десанта в полках, не считая штабов, оставалось 37 человек. В нашем ИПТАПе было четыре раза такое положение, что все оставшиеся пушки сводили в одну батарею, продолжая выполнять задачу до последнего человека и орудия. От Тарнополя до Эльбы в батарее осталось всего несколько «ветеранов», помню их пофамильно: старшина Лисица, сержанты и рядовые – Иванов, Ткачук, Искандеров, Борисов, Авдеев, Нестеренко, Лебедев, Зиберов. Помню своих командиров огневых взводов Репина и Уланова, но они пришли на батарею уже после перехода польско-германской границы. Но вообще выжить в истребительно-противотанковом полку после трех боев с танками считалось редчайшим явлением. Мы это понимали и старались отдать свои жизни подороже и успеть уничтожить немецкие танки.
– Были ли какие-то особые приметы и суеверия на фронте у «иптаповцев»?
– Особых примет я уже не помню. Как и в пехоте, считалось, что нельзя брать у своих погибших никаких предметов. Даже когда сапоги с убитого кто снял, считалось, что его судьбу на себя примерил. Классическое суеверие – 13-е число.
А вот насчет предчувствий… Если человек вдруг «в себе» замкнулся, ходит хмурый, ни с кем не разговаривает – верный признак, что его скоро убьют. Или наоборот, вдруг кто-то начинает смеяться без повода – тоже «звоночек»! Многие чувствовали приближение смерти. От судьбы не уйдешь… Тем более в ИПТАПе.
– Какое было отношение к пленным и к немецкому населению?
– Вопрос про пленных сложный. Танкистов немецких живыми не брали. На траки гусениц немецкого танка посмотришь, а там мясо твоих товарищей, все кровью русской залито… Стреляли танкистов сразу, когда они покидали горящие машины, не давая убежать к своим или поднять руки и сдаться в плен. Немцы, кстати, поступали аналогично. А пленных пехотинцев никто у нас не трогал. Их жизнь была в руках нашей пехоты, а там как сложится.
Насчет местного населения. Я не помню, чтобы кто-то из солдат моей батареи ограбил гражданского или изнасиловал немку. Народ у меня был сознательный.
А вот идеализировать и «лить слезки» по поводу гражданских «бедненьких» немцев я считаю лишним. Простой пример. В мае 1945 года мы были недалеко от Праги. Рядом с нами расположилась гаубично- артиллерийская бригада РГК. Если я точно запомнил – 98-я бригада. Разговорился с евреем-лейтенантом из этой бригады, и он поведал, что три недели тому назад погиб в полном составе 3-й дивизион этой бригады. Большая группа отступавших немцев внезапно из леса вышла на позиции дивизиона, наши даже не успели занять оборону. С немцами шла толпа гражданских лиц, среди которых было много вооруженных подростков и женщин. И они безжалостно добивали и расстреливали наших раненых солдат из винтовок и дамских браунингов. Выжила одна телефонистка, получившая десять(!) пулевых ранений, и разведчик дивизиона, успевший залезть на дерево и видевший оттуда всю эту страшную и кошмарную картину. Я думаю, добавить тут нечего.
– Я знаю достоверно, что вас представляли к званию Героя Советского Союза за бои на Сандомирском плацдарме. Это документально отражено в письме Черняка. Может, причина того, что вы не получили Героя, – ваша национальность? Вообще, были ли какие-то конфликты на национальной почве?
– За Сандомир я получил орден Александра Невского и претензий за неполученное звание Героя ни к кому не имею. Тогда многим представленным к высшему отличию заменили «Звезду» на ордена. По поводу антисемитизма в армии – я с ним, к моему большому везению, не столкнулся. В нашей группе из 30 человек, вчерашних десятиклассников, ушедших в июне сорок первого в армию, было 12 евреев, выжил из них, наверное, только я один. Из русских ребят в той группе выжили только Женя Мухин и Вася Алексеев, воевавшие на гаубицах. Может, еще кто-то уцелел, но просто не вернулся в Смоленск после войны и не подал весточки… В батарее «сорокапяток», кроме меня, был еще еврей, командир орудия, его тяжело ранило в октябре сорок второго. В полку ИПТАП в какой-то период тремя батареями из пяти командовали евреи. Одного вскоре убило, а другой – Гриша, был ранен в ноги и выбыл из полка. Вот, храню как память его фотографию, присланную из госпиталя. Не помню я конфликтов на национальной почве и у себя в батарее. Мой ординарец был дагестанец, а самый смелый разведчик, один из трех моих солдат, имевших по два ордена Славы, был башкир Галиман Искандеров. Два наводчика были казахи. Но, конечно же, большинство солдат были славяне. И никто не оскорблял другого по национальному признаку. Мы воевали, а не копались в анкетах и предубеждениях.
– Расскажите, какой бой был для вас самым тяжелым?
– Бой на Сандомирском плацдарме. Моя батарея переправилась первой вместе с пехотой через Вислу, в районе деревни Пюрку-Горн. Переправа прошла для нас удачно, батарея потеряла ранеными только трех солдат. Окопались и сразу были атакованы немецкой пехотой. Отбили атаку и прошли еще на пару километров вперед, расширяя плацдарм. Через некоторое время послышался гул моторов. Из леска, на горе, осторожно выползли два танка. Они шли, медленно переваливаясь на неровностях местности. Даю приказ: «Не стрелять!». Я сразу понял, что это разведка. Покрутившись некоторое время на приличном расстоянии от замаскированной батареи, эти бронированные «ящики» удалились. Спустя непродолжительное время появился «тигр» и, зная о своей неуязвимости, пошел прямо на батарею. И как только он подставил борт отдельно стоящему на фланге орудию, мы скинули маскировку с пушек, открыли огонь, и «тигр» был подбит. Сразу из леса выскочил другой танк, и, набирая скорость, ворвался на позицию флангового орудия и стал кружиться на месте, перетирая своими гусеницами все: пушку, людей, ящики со снарядами. В тот же момент в лесу, на горе, взревели моторы, немцы готовились к атаке. Интуиция меня не подвела. На батарею шло тридцать танков. Я понимал, что с тремя оставшимися орудиями мне не устоять, и этот бой – мой последний. В лучшем случае сможем подбить несколько танков, прежде чем нас сметут огнем и мы ляжем под гусеницами этого железного вала. Немецкий огонь становился плотнее, кабельная связь была разорвана осколками во многих местах. И как всегда, по какому-то подлому, но постоянному стечению обстоятельств
