помирать.
— Но как же это? — удивилась мама. — Всё сгорело. Должен же вам кто-то помочь отстроиться, хозяйством обзавестись?
Женщина посмотрела на маму усталыми, какими-то подслеповатыми глазами:
— Кто должен помочь? Господь бог нас огнём за грехи покарал. А простит ли он, поможет ли, бог его знает. Я и сама не пойму, — добавила она в раздумье, — чем уж мы его так прогневали? Мужа грозой убило, дочь в тифу померла, а вот мы с Николкой по миру ходим. Ну что ж, — вздохнула она, видать, на всё его божья воля!
Женщина ещё раз перекрестилась и, встав из-за стола, низко поклонилась маме:
— Благодарю покорно за угощенье… Пойдём, сынок.
— Подождите, не уходите, — остановила её мама. — Я вам кое-какую одежонку дам.
— Ох, родимая моя, заставь за тебя весь век бога молить! — запричитала женщина.
Я побежал в комнаты вслед за мамой. Она быстро достала из шкафа своё старое шерстяное платье, платок, потом вытащила из сундука мой костюмчик, из которого я уже давно вырос, взяла прошлогодние башмаки, они мне тоже были малы, и понесла всё это в кухню.
— Мама, а можно, я Коле своего мишку подарю? — попросил я.
— Какого, плюшевого?
— Ну да.
Мама заколебалась.
— На что он ему? — в нерешительности сказала она. — Одежда ему нужна. А мишка? Где он его с собой таскать будет. Он и играть-то с ним не сумеет.
— Мамочка, позволь, я ведь в него тоже редко теперь играю, я уж большой!
— Ну хорошо! — вздохнула мама. — Только это уж глупости, ни к чему совсем.
Но я уже обнимал маму и благодарил за разрешение. Мигом достал мишку из коробки с игрушками и следом за мамой побежал в кухню.
Увидя одежду, женщина даже ахнула и бросилась целовать маме руки.
— Что ты, что ты, перестань, пожалуйста! — отбивалась от неё мама.
— Колька-то мой, как барчук, нарядится, — говорила женщина, разглядывая мой старый, потёртый костюмчик.
— Ну, пойдите вон туда — в кладовку, переоденьтесь, — сказала мама.
— Нет уж, голубушка, это мы на праздник побережём, чтобы в церковь сходить.
Сколько мама ни убеждала, женщина ни за что не хотела снять свои лохмотья и одеться получше.
Она аккуратно свернула всё и запрятала в свой. мешок.
Сынишка стоял тут же рядом, не проявляя никакого интереса к тому, что делает мать.
«Он и медвежонку моему не обрадуется, — подумал я, — тоже в мешок сунет». И мне уже стало жаль расставаться с любимой игрушкой. Жаль и в то же время как-то неловко: «Раз уж принёс, надо отдать».
— Вот возьми. Это медведь, — протянул я игрушку.
Мальчик посмотрел на меня с изумлением, даже как будто с испугом.
— Возьми, если хочешь. Будешь с ним играть. Можно в охотники, будто он настоящий, живой.
Женщина взглянула на медвежонка и замахала руками:
— Да куда нам, зачем нам! Что мы с ним делать-то будем!
И вдруг при этих словах мальчонка будто очнулся. Он подбежал ко мне, схватил игрушку и крепко- крепко прижал к груди. Испуганно, как дикий зверёк, он взглянул на мать.
— Отдай, отдай, на что тебе! — говорила женщина. — Одежонку дали, спасибо за неё, осенью от холода укроешься. А это тебе на что?
Но мальчик только ещё крепче прижимал к себе медвежонка. Было видно, что он вытерпит брань и побои, но не расстанется с моим подарком.
— Пусть возьмёт, поиграет с ним… — вмешалась мама. — Хочешь его себе взять? — спросила она у мальчика.
Тот утвердительно кивнул головой.
— Ну, уж бери, позабавься с ним, — вздохнула женщина, — да поблагодари добрых людей за душевность к нам, нищим, убогим.
Но мальчик ничего не говорил, только испуганно озирался по сторонам. Было видно, что он хочет поскорее уйти и больше всего боится, что у него отнимут его нежданное сокровище.
Мама дала женщине на дорогу немного денег, хлеба, сахару, чаю, каких-то конфеток.
Наконец мать и сын ушли.
Я побежал в кабинет Михалыча, откуда из окна была видна дорога от нашего дома вверх к слободе.
Долго смотрел я, как поднимались в гору Николка и его мать. Мальчик шёл немного позади и на ходу всё время вертел и рассматривал никогда раньше не виданную игрушку, первую и, вероятно, последнюю игрушку в его бродячем, безрадостном детстве.
И этот случай, так же как и болезнь Татьянки, оставил свой след в моей детской памяти. «Почему у меня много игрушек, а у Коли не было ни одной? думал я. — И одежда у них такая плохая, рваная! Ну что же, что их дом и вещи сгорели. Разве нельзя построить новый дом, купить новые вещи? Но кто это должен сделать? Конечно, богатые люди. Так почему же они не делают?»
Я спросил об этом у мамы.
— Будешь постарше, поймёшь, — ответила она. Такой ответ меня, конечно, совсем не удовлетворил.
НЕОБЫЧНЫЙ ПАЦИЕНТ
Михалыч пришёл с работы и, садясь обедать, весело сказал:
— Какой пациент у меня сегодня в больнице был, ни за что не угадаете!
— Кто-нибудь из знакомых? — спросила мама.
— Ну, как сказать, лично ты его не знаешь, а вообще очень даже знакомый, — посмеиваясь, отвечал Михалыч. — Ты знаешь портного Никольского Петра Ивановича?
Мама отрицательно покачала головой.
— И я до сих пор не знал, — пододвинув к себе тарелку с супом, сказал Михалыч. — А оказывается, есть такой. — И продолжал: — Мастер-то, наверное, он неважный, разное старьё перешивает. Вот этот самый портной и явился сегодня ко мне на приём. Гляжу — входит в кабинет какой-то старикашка, худенький, щупленький, в чём душа, и сразу же начинает извиняться: «Уж вы простите, что обеспокоил. Прямо не знаю, как к вам обратиться?» А я говорю ему: «Вы, папаша, не стесняйтесь. Что у вас за болезнь? На то мы и врачи, чтобы лечить, какое тут беспокойство». — «Да нет, отвечает, я-то не болею, я только хочу посоветоваться, если не прогневаетесь, как мне самому полечить». — «Кого полечить?» — «Скворца». — «Ничего не пойму — какого Скворца? Фамилия, что ли, такая?» — «Нет, не фамилия, а самого обыкновенного птичьего скворца». Я, признаться, подумал, что дед маленько того, рехнулся от старости. Нет, вижу, как будто всё в порядке. Говорю ему: «Вы, дорогой, не волнуйтесь, расскажите, в чём у вас дело». Он и рассказал. Оказывается, по профессии он портной, а по душе — птицелов. Всю жизнь разных птиц ловит и в клетках держит. Есть у него, между прочим, любимый скворец, ручной совсем, по комнате летает. И вот этот самый скворец вчера лапой за что-то зацепился, рванулся и ногу сломал.
— Ах, какая жалость! — вздохнула мама. Михалыч продолжал:
— Я старику говорю: «Вы бы, Пётр Иванович, к ветеринару обратились». — «Был, отвечает, только зря проходил. Ветеринар и смотреть не стал. „Мы, говорит, скотину лечим: коров, лошадей, овец… А разных синиц и щеглов лечить не берёмся“. Вот я и решил к вам зайти, может, вы не откажете». И поверишь, Надя, — обратился Михалыч к маме, — сам говорит, а сам чуть не плачет. Ну, что тут делать? «Тащите,
